«Куда ты скачешь мальчик, темно уже в лесу. Там бродят носороги, с рогами на носу…» — в голове раз за разом назойливо прокручивался дурацкий куплет, а сам я, через шаг спотыкаясь, топал в почти полной темноте вперёд.

Иха мать, такого экзистенциального ужаса я не испытывал давно. Сами посудите, толкнёшь случайно сапогом камешек, а потом слышишь, как он, скача по уступам, падает куда-то в пропасть. Понимаешь, что эта пропасть — вот, под самыми ногами, но, грёбаный Маниту, не видишь эту грёбаную пропасть даже в упор.

За те три первые сотни метров, которые мы тащились часа два, не меньше, я успел проклясть раз пятьсот не только всех разбойников в Монтане и грёбаного Крауча, который уговорил меня переться в ночь, но и тупого доктора, прикидывающегося шерифом, то есть себя.

Но и это не всё, ночи в благословенной Монтане не только тёмные, они, сука, ещё и громкие. Днём ты обычно слышишь только воронье карканье, да разве ещё вой ветра и редкий щебет птичек в кустах грёбаного чапараля, а ночью… грёбаной ночью, раздаются такие мерзкие звуки, что создаётся нешуточный риск самопроизвольного опустошения кишечника в штаны.

Да, головой ты прекрасно понимаешь, что это орёт, к примеру, малюсенькая и симпатичная древесная жабка, но воображение всё равно рисует какого-то жуткого семиногого пятихуя.

— Ураг-ха-ха!!! — где-то неподалёку неожиданно раздался адский хохот.

Я вздрогнул, рука сама дёрнулась к рукоятке шестизарядника и только диким усилием воли, удалось удержаться от выстрела.

— Господи, прости, господи прости… — топавший позади меня Малыш Болтон снова начал бубнить молитву под нос. — Господи прости, я больше никогда не буду дрочить, я никогда не буду рукоблудить, клянусь тебе…

Я хмыкнул, приложил ладонь ко рту, чтобы изменить голос и страшным шёпотом поинтересовался.

— Дрочишь, сын мой?

Болтон на секунду заткнулся и подрагивающим от ужаса голосом признался.

— Дрочу, Господь, грешен!

Я едва не расхохотался и важно посоветовал парню.

— Ну и дрочи дальше, сын мой! Одобряю!

— Так это вы, шериф… — до парня, наконец, дошло, что его разыгрывают. — И не стыдно, вам?

— А по морде, прыщавый дрочила? — вежливо поинтересовался я.

— Почему прыщавый? — недоуменно поинтересовался Малыш.

— Ты заткнёшься, наконец, прыщавый дрочила? — зашипел впереди Крауч.

По цепочке пронёсся сдержанный гогот и Болтон обиженно замолчал.

Дорога слегка выровнялась, и следующие полсотни метров я даже ни разу не споткнулся, а потом, луну неожиданно и резко закрыла тучка и всё вокруг затопила сплошная темнота.

И в этой темноте, совсем рядом от меня, вдруг зажглись чьи-то пронзительно зелёные глаза, а через мгновение к ним добавились ещё одни.

К тому времени, как я сообразил, что это резвятся Мусичка и Муна, сердце чуть не разорвалось в клочья.

— Мр-мяу-уу… — пушистики потёрлись мне об ноги и снова исчезли в темноте.

На душе сразу стало тепло и легче, на небе снова проявилась луна, и дела сразу пошли на лад.

Но потом… потом, позади меня раздался короткий и резкий вопль.

— Малыш? Малыш, мать твою! — я резко обернулся и едва не споткнулся об Болтона. — В чём дело?

— Нога!!! — сидя на земле, жалобно всхлипнул парень. — Господи, я сломал ногу!!!

— Не вой! — я быстро присел рядом с ним. — Где болит?

— Вот зде-е-есь…

— Убери, руки! — я быстро ощупал лодыжку Малышу и облегчённо ругнулся.