Изменить размер шрифта - +

– Я еще не решила, – рычит она. – В конце концов, злиться тоже нужно осознанно. – С мгновение она молчит, видимо, размышляя над этим, а потом говорит: – Хорошо, я решила. Да, теперь я официально в бешенстве. Но знаю, что так не должно быть, и оттого еще больше злюсь на себя.

– Так на кого ты злишься? – спрашивает Элис и тут же деликатно предлагает варианты ответа: – На водителя, чья машина врезалась в папу?

– Нет, конечно же, – возражает мама. – Это произошло не по его вине, и было бы неправильно злиться на него из-за случившегося.

– Но и Рамирес тоже не виноват, – пытаюсь я обратить мамино внимание на обстоятельства. – Да, у него был сердечный приступ, но разве это его вина?

Мамина нижняя губа начинает предательски подрагивать. И я замечаю боковым зрением скорбные признаки, которые снова отражаются на ее лице.

– Ты прав, Тай, – бормочет она вполголоса. – Он ни в чем не виноват… Поэтому я его ни в чем и не виню.

Она пару раз шумно вздыхает, тупо уставившись в окно на проплывающий мимо пейзаж. И добавляет:

– А вот на твоего отца…

Элис раскрывает рот – она поражена тем, что только что услышала:

– На папу?

Я в не меньшем замешательстве от сказанных мамой слов:

– Как ты можешь винить папу?

На секунду в маминых глазах загорается какой-то странный огонек, но его тут же гасит очередной приступ рыданий.

– Потому что надо было думать головой! – ревет мама, и по щекам ее струятся слезы. – Он подвергает свою жизнь опасности ради совершенно незнакомых людей, не задумываясь о том, каково нам. Знаю, все скажут, что он был героем. И он был им. Но разве можно быть таким эгоистом? Ваш отец только и думал, что о том, как бы помочь людям, забывая при этом, что у него есть его собственная семья! Ведь теперь нам придется жить дальше – у вас нет больше папы, а у меня нет больше мужа. За его великодушие платить приходится нам.

Вся оставшаяся часть поездки проходит в абсолютной тишине. Не знаю, потому ли, что ни Элис, ни я не хотим бередить мамины раны, или же потому, что в чем-то насчет папы она все-таки права.

Но в каком бы жутком состоянии мама ни была в больнице или по пути домой, худшее еще впереди. После ужина в четверг, отправив нас в постель, она запирается в их с папой ванной комнате и рыдает, как нам с сестрой кажется, целую ночь. Когда она перестает рыдать, я пытаюсь проверить, все ли в порядке, и громко зову ее, но мама не отвечает. И еще раз. И снова нет ответа. Я смотрел достаточно фильмов, прочитал достаточно книг и знаю, что люди – даже такие разумные, как наша мама, – могут с собой сделать в приступе депрессии, поэтому быстро приношу отвертку и разбираю замок.

Элис торопит меня, пытаясь вспомнить все, что надо сделать в таких случаях, сколько человеческий мозг может обходиться без кислорода и тому подобное.

Я очень боюсь, что за дверью маминой комнаты меня ждет что-то ужасное. Чувствую, как к горлу подкатывает тошнота: если я увижу, что случилось самое страшное, удержаться у меня вряд ли получится.

Когда мы вместе с Элис вваливаемся в комнату, у нас перехватывает дыхание: мама лежит прямо на полу, на банном коврике. Я подбегаю к ней и начинаю трясти что есть сил. Через мгновение она открывает глаза. Сначала не понимает, что происходит. А потом покрывается краской стыда.

– Простите, милые мои, – нетвердым голосом сипит мама. – Кажется, я заснула…

Все ясно. Никаких передозировок таблетками или алкоголем. Просто уставшая от слез женщина, которая только что овдовела, рухнула без сил. Мы помогаем маме дойти до постели, прикрываем ее одеялом. Возвратившись к себе в комнату, я тоже начинаю плакать и, полностью обессиленный, засыпаю.

Быстрый переход