Но ведь теперь они не так уж и близки, и если брат этого так и не понял… Если он так и не понял, что, сам того не желая, вбил последний гвоздь в гроб их отношений, то это только его вина.

Нечего жалеть. Не за что жалеть.

Галерея. Галерея с высокими стрельчатыми окнами. Он почему-то остановился, подошел к окну и бросил взгляд во двор. Унылый каменный квадрат, рассеченный тенью на два неравных треугольника. Темнеет, стайка просителей, удачливых и не очень, спешит по домам. Позевывая, совершают обход стражники. Двор пустеет, готовиться ко сну.

— Гийом, я искал тебя.

От неожиданности он вздрогнул.

Голос брата. Неужели он знает?

Струйка страха вновь обволокла сердце.

Он медленно обернулся, надеясь, что лицо не выдаст его.

Нет, не знает, брат так не улыбался бы, если бы знал. Открыто, широко, благодушно…

— Искал меня? — удивился Гийом. Ему вдруг стало жалко его, жалко, будто глупого несмышленыша.

— Да. Мне сказали, ты уезжал…

— Да, вскоре после полудня. Ездил проведать нашу всеми любимую Катрин.

— И как ты ее нашёл? — Король взял его под руку. Он улыбался и явно пребывал в хорошем расположении духа. «Слишком хорошем для этого дня», — подумал Гийом.

— Бодрой и полной желания как можно скорее вернуться ко двору.

— У нее хороший лекарь? Надеюсь, ты сказал ей, что, если потребуется, она может воспользоваться моим?

Сколько заботы о несчастной Катрин! Его передернуло. Изнутри, конечно, снаружи он был спокоен. В этом весь брат — в этой улыбке, в этой заботе….

Что Катрин от его лживой заботы? Будто он не знает, отчего она больна? Нет, никакой жалости!

— Разумеется, сказал. Она поблагодарила и отказалась.

Еще бы не отказалась! Любой на ее месте отказался бы.

— Я рад. Вот что, милый Гийом, я хотел показать тебе одну вещь… Книгу. Не зайдешь ли ты ко мне после ужина?

Зайду, разумеется, зайду, и, кто знает, может, моя книга окажется занятнее твоей.

— Ты думаешь, стоит? — после недолгого раздумья спросил Гийом. — Я хотел зайти к де Кюси.

— Хорошо, я не настаиваю. — Опять эта улыбка! Нет, черт возьми, ему будет тяжело, хоть бы он тогда не улыбался! Будет стоять и улыбаться… Будто поднимаешь руку на ребенка. — Но если вернешься до полуночи, загляни.

Гийом кивнул. Он знал, что звук собственного голоса выдаст его.

Столовая была ярко освещена. Даже чересчур ярко, подумалось Гийому, хотя раньше он не обращал внимания на такие мелочи. Тяжелая бронзовая люстра, рубиновое стекло, какие-то веточки, хитросплетения шнуров и узоров, блики света на голубиной синеве шелка, кремовых вазочках, различных безделушках на тяжелом и, по сути своей, безвкусном камине.

Стол, как всегда, занимает больше половины комнаты. С одной стороны камин, с другой — окно. Между окном и столом — остальное пространство этой будто сжимающей пространство комнаты. Она всегда казалась ему маленькой, но сегодня вдруг сузилась до размеров спичечного коробка.

Он сидит по одну сторону камина, брат — по другую. Рядом беззаботно щебечут дамы, обдают приторным сладковатым запахом духов и пудры, бросают мимолетные взгляды из-под бархатистых ресниц. Вино искрящейся спиралью обволакивает бокалы, закручивается в гранях, перекликаясь цветом с рубиновым стержнем люстры.

Белая, перехваченная лиловыми лентами, скатерть, белый мертвенный фарфор, налитые соком, готовые разорваться изнутри фрукты, зеркальное серебро, бесшумно сменяющие друг друга слуги….