— Так вы знали, что я должен приехать?

— Я знал не только то, что вы должны приехать, но и зачем.

— В таком случае не имеет смысла рассказывать вам об этом.

— Пожалуй, да, но, возможно, мне будет приятно услышать то, что вы скажете.

— Первый консул желает заключить мир, — полный мир, а не перемирие. Он уже подписал мирный договор с аббатом Бернье, Отишаном, Шатийоном и Сюзанне. Его огорчает, что только вы, кого он считает храбрым и достойным противником, упорствуете и не прекращаете сопротивления. Итак, он послал меня прямо к вам. На каких условиях вы согласны заключить мир?

— О, мои условия очень просты, — смеясь, сказал Кадудаль. — Первый консул должен уступить трон Его Величеству Людовику XVIII, он должен стать его коннетаблем, генерал-лейтенантом, командующим его армией и флотом, и в тот же миг перемирие превратится в настоящий мир, и я первый стану верным солдатом консула.

Ролан пожал плечами.

— Вы прекрасно понимаете, что это невозможно, — ответил он, — и первый консул ответит решительным отказом на это предложение.

— Ну что ж, поэтому я и намерен вновь открыть военные действия.

— И когда же?

— Сегодня ночью. Вам повезло, вы сможете присутствовать при этом.

— Известно ли вам, что генералы Отишаи, Шатийон, Сюзанне и аббат Бернье сложили оружие?

— Они вандейцы, и от имени вандейцев вольны делать, что им угодно. Я — бретонец и шуан, и от имени бретонцев и шуанов могу поступать, как мне заблагорассудится.

— Послушайте, генерал, но таким образом вы втягиваете этот несчастный край в истребительную войну!

— Я призываю христиан и роялистов принять мученическую смерть.

— Генерал Брюн в Нанте, у него восемь тысяч французских пленных, которых нам передали англичане.

— Очень жаль, полковник, но пусть они не ждут, что с нами будет так же. Синие научили нас не брать пленных. Что до численности противника, то это мелочи, на которые мы привыкли не обращать внимания.

— Знаете ли вы, что если генерал Брюн и восемь тысяч его пленных, к которым присоединятся двадцать тысяч солдат, перешедших под его командование от генерала Гедувиля, не смогут вас победить, то первый консул полон решимости лично выступить против вас со стотысячным войском?

— Мы будем признательны за оказанную нам честь, — отвечал Кадудаль, — и постараемся доказать, что достойны сражаться с ним.

— Он сожжет ваши города.

— Мы укроемся в деревнях.

— Он сожжет деревни.

— Мы уйдем в леса.

— Подумайте еще, генерал!

— Окажите мне любезность, проведите со мной сутки, и вы увидите, что я уже все обдумал.

— И если я соглашусь?..

— Вы доставите мне большое удовольствие, полковник. Только не просите у меня больше, чем я могу дать: сон в деревенском доме, лошадь, чтобы сопровождать меня, пропуск, чтобы уехать отсюда.

— Я согласен.

— Дайте слово не оспаривать приказов, которые я буду отдавать, и не пытаться расстроить сюрприз, который я готовлю.

— Генерал, мне так интересно увидеть вас в деле, что я даю вам слово!

— И не вмешиваться в то, чему вы станете свидетелем?.. — продолжал Кадудаль.

— Что бы ни случилось, я ограничусь ролью зрителя. Я хочу сказать первому консулу: «Я видел».

Кадудаль улыбнулся:

— Ну что же, и вы увидите! — сказал он.

Дверь отворилась, двое крестьян внесли накрытый с гол, на котором дымился капустный суп с куском сала и стояли два стакана и огромный кувшин, доверху полный пенящегося сидра. Стол был накрыт на двоих, «то было явным приглашением разделить трапезу.