Холста для паруса не хватало, и было решено пустить в дело парус штормового фока, чтобы сшить один главный. Все работы по созданию паруса длились пять дней. Как только подняли большой парус, ход корабля стал значительно быстрее и увереннее. Вместо свеч жгли дубовые головешки, которые периодически опускали для подпитки в миски с торфом. Все были уверены, что судно движется в правильном направлении, а оберегать от отклонений — дело крохотного компаса Рене. Беглецам недоставало припасов: пошел четвертый день их экономного питания, а продуктов могло еще хватить на два, от силы на три дня.

На пятый день на горизонте показался корабль. Рене собрал вокруг себя товарищей.

— Это либо английский, либо корабль союзников. Если это английский корабль, мы нападем на него и захватим; если это союзнический корабль, мы попросим помощи, а затем продолжим наше плавание. На нашем «Призраке» было не более ста двадцати человек, а на «Штандарте» — четыреста пятьдесят, но мы его захватили; на английском корабле было сорок восемь орудий, на нашем — всего шестнадцать, но мы не были голодны. Курс по ветру, ирландец, подберемся к нему.

Каждый приготовил свой деревянный кинжал, и Рене схватил железный прут; однако корабль, был ли он вражеский или союзнический, торговый или военный, развил такую скорость, что на шлюпе вынуждены были отказаться догнать его.

— Кто-нибудь, плесните мне каплю воды! — жалобно попросил один из матросов.

— Я могу дать, — ответил Рене, — вот, мой храбрый друг.

— А вы? — последовал вопрос.

— А я, — ответил Рене с улыбкой, которой могли позавидовать ангелы, — я не хочу пить.

И он протянул матросу свой запас воды.

Настал вечер, были распределены последние пайки: картофель, лист капусты и полстакана воды.

С давних времен замечено, что в минуты бедствий на судне самым мучительным испытанием для моряков оказывалась жажда: она способна лишить всякого сочувствия к ближайшему из друзей.

На следующий день положение наших беглецов стало еще нестерпимее: каждый из них уединился и ушел в себя, кто как мог, лица у всех были бледны и измождены. Внезапно раздался крик, и один из матросов в приступе наваждения бросился в море.

— Бросьте ему доску и спустите снасти! — закричал Рене.

И вслед за ним сам кинулся за борт. Двумя секундами позже он показался на поверхности воды, поддерживая матроса и борясь с ним. Он поймал один из канатов, обвязал его вокруг тела матроса и завязал узлом.

— Тащите к себе, — закричал он матросам.

Через несколько минут матроса вытянули.

— А теперь моя очередь.

Вокруг него уже были три или четыре каната — он схватил один из них и очень скоро сам оказался на судне. Рене с его хрупкой на вид и невзрачной статью, казалось, был единственный на корабле, кто не страдал от жажды.

— Ах, — сказал ирландец, — был бы сейчас у меня во рту кусок свинца.

— А не думаешь ли ты, что и золото может подойти для тех же целей? — спросил Рене.

— Не знаю, — ответил ирландец, — по той причине, что я использовал всегда свинец, и никогда — золото.

— Ну что ж, вот тебе золото, положи его себе в рот.

Взгляд ирландца остановился на двадцатичетырехфранковой монете с изображением Людовика Шестнадцатого.

Шестеро других матросов сразу открыли рты и протянули руки.

— О, это приятно! Она прохладная! — сказал ирландец.

— Ваша воля, господин Рене, — говорили они, тяжело дыша.

— Держите, — ответил Рене и раздал каждому по луидору, — попробуйте.