— Благодарю за добрый совет, — ответил путешественник и направился к таверне.

Через двадцать шагов он уже стоял перед громадным домом, над дверью которого качалась вывеска с выписанным парусником и названием «У победоносного фрегата».

Путешественник помедлил в нерешительности перед входом: никогда прежде подобный шум не достигал его уха: смешенье криков, проклятий, божбы и богохульств, смысл которых сам по себе вынуждал призадуматься. Корсар Никет, соперник Сюркуфа, несколько дней назад вернулся с двумя захваченными судами, пожитки с которых накануне поделили меж собой моряки. Никто не успел спустить еще свою долю, но каждый уже усердно принялся за дело, так что можно было быть уверенным: вскоре моряки будут выжаты до капли. Ужасающий ливень загнал все команды под крышу. Все гуляки, разъезжавшие в экипажах, разукрашенных лентами, со скрипачами и флейтистами, все минутные свадьбы, в которых сегодняшняя жена уступает место завтрашней, сошлись в тех семи-восьми больших тавернах, что были в Сен-Мало. А кто не нашел себе аристократического пристанища, рассыпались по крохотным улочкам и кабачкам понеказистее, привычному обиталищу моряков.

Путешественнику, возможно, было бы лучше повременить входить, но никто не обратил на него внимания: все были слишком заняты, чтобы беспокоиться о других. Одни пили, другие курили, кто-то перекидывался в трик-трак или карты; два бильярда окружили двадцать пять или тридцать игроков, схватившихся в гигантской партии, и полсотни зрителей, взобравшихся на стулья, скамейки и печи. В хмельном азарте говорили все громче, не обращая внимания на тех, кто напрасно пытался перекричать остальных. Невообразимый гам перекрывал только звон золотых монет, которые загрубелые ладони припечатывали к мраморным столам.

Молодой человек оказался в самой сердцевине бедлама, окутанного подобием тумана, в котором смешались дыхание около сотни людей, запах вина и испарения от одежды, пропитанной дождем. Он неуверенно спросил госпожу Леру, но ему никто не ответил, никто не удосужился указать ту, чей скипетр управлял царством безумцев, пока наконец гость сам не заметил хозяйки. Она тоже увидела нового и незнакомого человека, недоуменно улыбнулась и двинулась ему навстречу.

Г-жа Леру оказалась пухлой маленькой женщиной лет тридцати с любезной улыбкой и изящными манерами. Но едва какой-нибудь самонадеянный нахал решал приударить за ней и тем самым умалить величину своего долга, как она мгновенно преображалась: кулаки упирались в бока, она на глазах вырастала, голос гремел как гром, а пощечины сыпались со стремительностью молний. Не стоит и говорить, что к путешественнику она подошла, приветливо улыбаясь.

— Сударыня, — обратился к ней молодой человек с такой обходительностью в выражениях и учтивостью в манерах, словно говорил с дамой из Сен-Жермена, — не получали ли вы третьего дня две дорожных сумки и деревянный ларь для гражданина Рене, матроса, и письмо, в котором вас просили оставить ему комнату?

— Да, да, конечно, гражданин, — ответила г-жа Леру. — Комната готова, и мне доставит удовольствие самой проводить вас туда.

Кивок головы был ответом ей. Г-жа Леру провела гостя по винтовой лестнице наверх, в одиннадцатый номер, где Рене уже ждали две его дорожные сумки и сундук. У окна разумной хозяйкой был приготовлен стол с бумагой и чернилами: человек, которому принадлежат столь элегантные дорожные вещи, непременно захочет написать несколько писем.

— Вы будете ужинать внизу или накрыть стол в комнате? — спросила г-жа Леру.

Рене припомнил советы матроса, встреченного в нескольких шагах отсюда, с величайшим пренебрежением достал из кармана пригоршню луидоров и бросил их на стол.

— Я хочу, чтобы еду подали сюда, — сказал он, — и еду отменную.

— Как пожелаете, сударь, как пожелаете, — отвечала г-жа Леру с самой прелестной улыбкой.