– А что ты здесь делаешь?

– Король Людовик возвращается из Фландрии. Бервик и я прибыли, чтобы увидеть наших дорогих родителей и сообщить им некоторые новости. Готовятся большие дела, Морис. А где же наша матушка?

– Она в Шале, в монастыре. У нее там много дел теперь.

– Вижу, ты не одобряешь ее, – сказал Карелли слегка удивленно.

– Пожалуй. Мне кажется порой, что из нее хотят сделать папистку.

– Отчего это тебя волнует? – поинтересовался Карелли.

Морис взглянул на него на мгновение, будто желая знать, насколько он сможет понять, а затем сказал:

– Ты знаешь, что королева вновь носит ребенка?

Получив предостережение, Карелли не возражал против смены предмета разговора.

– Да, я слышал. Король должен быть очень доволен. Если это сын, это будет ударом для Узурпатора. И, возможно, это развеет досужие домыслы сразу и навсегда. Хороший знак для нового предприятия.

– Какого предприятия? – спросил Морис рассеянно.

– Как же тяжело заинтриговать тебя, брат, – рассмеялся Карелли. – Король Франции решил предпринять еще одно наступление на Узурпатора во славу нашего короля!

– Неужели? Как он любезен, – произнес Морис. – Но, думаю, сместить голландца Вильгельма с трона также и в его интересах.

– Любезен или нет, однако он предоставил нам весь французский флот, которым уже сейчас можно переправить пятнадцать ирландских батальонов из Франции в Англию. Если помощь, обещанная в Англии, удовлетворит их, все будет завершено в кратчайшие сроки, и мы снова вернемся в Англию до дня Святого Джона. О, подумай, Морис, – отметить середину лета снова в Морлэнде! Пиры, танца, костры...

Он заметил выразительный взгляд Мориса и остановился.

– У тебя другие чувства, правда? Ты никогда не тосковал по дому, как остальные.

– Одно место ничем не отличается от другого. Костры во Франции горят так же ярко, как и в Англии. Голод грызет желудок англичанина на меньше, чем француза.

– Но стремишься ли ты вернуться домой?

– Домой? Весь мир мой дом. Глаза Бога видят меня, куда бы я ни уехал, поэтому как я могу помыслить себя на чужбине? Ничего не могу с этим поделать, Карелли, – добавил он в сильном волнении, – я иначе мыслю, чем ты.

– Я не виню тебя. Это странно, вот и все, – он поколебался. – Почему ты не одобряешь папизм?

Морис опять изучающе посмотрел на него.

– Не знаю, поймешь ли ты. Не знаю, смогу ли я объяснить. Это слишком необычно.

Карелли выжидающе наблюдал за ним, и Морис продолжал, подбирая нужные слова:

– Понимаешь, Бог создал всех нас, а мы придумали разные способы восхвалять его – паписты одним образом, язычники – другим.

Карелли пытался скрыть свое удивление. Морис говорил:

– Видишь ли, когда твоя собака ощенится, ты постелешь для выводка солому в самом теплом месте сарая, где они будут в безопасности и довольстве. Если же один из щенков станет лизать тебе руки в благодарность, ты можешь полюбить его сильнее прочих. Но ты же не выкинешь остальных на холод умирать, потому что они не благодарили тебя.

Карелли отвернулся, ощущая неловкость.

– Не думаю, что тебе стоит об этом говорить. Мне кажется, это... Богохульство.

– Я знал, что ты не поймешь.

Наступило молчание. Отодвинув табурет и поднявшись, Морис нарушил его.

– Ты бы желал съездить в Шале и сообщить матушке новость?

– Ты поедешь со мной? – с сомнением спросил Карелли.

Он боялся, что обидел брата, но Морис ответил весело:

– Да, конечно.