Но тогда все мы очень сочувствовали Джеми и переживали. Все мы жили в ярких мирах, созданных его фантазией. Элис, я убежден, существовала только ради того дня, когда Джеми решится похитить ее, чтобы жениться или завести бурный роман, — не думаю, чтобы ее беспокоили последствия. Равно как и меня в глубине души не волновало — стану я известным художником-маринистом или буду просто ассистентом Джеми. И Элис и я готовились к чему-то необычайному.

То, что произошло, было просто ничем. Джеми закончил свою работу и уехал в Мехико. Мама снова занялась игрой в бридж, я выбросил свои краски в океан, оставив попытки изобразить его на полотне. А Элис поехала мозгами и отметила это событие, пристрелив двух афганских борзых.

Мама и Отец, конечно, ожесточились, но все еще никоим образом не связывали произошедшую трагедию с Джеми. И я должен признать, если вы не желаете докапываться до истины, что и прежде существовало достаточно причин для безумия Элис: она всегда была застенчивым, трудным ребенком с массой личностных проблем, ей было ужасно трудно бороться с полнотой, позже ее дважды выгоняли из колледжа, она колебалась в выборе карьеры, якшалась с какими-то наркоманами и так далее.

Нет, я был единственным, кто понимал, какую в действительности роль играл в этом деле Джеми. Мама и Отец в один голос заявляли, что Джеми оказывал хорошее влияние на Элис и она сошла бы с ума гораздо раньше, не привнеси он в нашу постылую жизнь атмосферу деятельности и возбуждения. Надо сказать, эта мысль овладела ими настолько глубоко, что когда шесть месяцев спустя Джеми суетливо вернулся из Венесуэлы совершенно потрясенный сочувствием к Элис (хотя это не мешало ему все время болтать о своих новых приключениях — он даже привез шкуру ягуара для Матери), они с энтузиазмом ухватились за его идею посетить Элис в психиатрической лечебнице. Они воображали, что это сможет дать эффект — разбудить ее и все такое прочее.

А отвезти его туда должен был я. Я, который начал избегать его, почувствовав, что от него исходят невидимые микробы безумия (я действительно ощущал это). Я, вспомнивший его слова о том, что «зеленый — ее цвет», и теперь осознавший значение зеленого галстука, повязанного на нем. Поверьте, я до сих пор не знаю, понимал ли он, а если понимал — то до какой степени, — что сеет вокруг себя трагедии, что он — носитель.

Это была длительная поездка под безоблачным небом — прообраз нашей последней поездки с Джеми. Когда мы сели в машину, он взглянул на небо и вспомнил, что голубой является моим цветом. Я содрогнулся, но не выдал своих чувств. Хотя помню, что я думал о странной чувствительности, свойственной художникам. Саржан однажды написал портрет женщины, и доктор, который никогда прежде ее не встречал, поставил диагноз начальной стадии сумасшествия, причиной которому явился портрет. Диагноз вскоре подтвердился.

Затем, через какое-то время, Джеми погрузился в странную задумчивость, смешанную с шутливой жалостью к самому себе, и рассказал о мрачной кончине своей жены в нью-йоркской больнице, а также о многочисленных друзьях, которые сошли с ума или покончили с собой.

Я уверен, он и не подозревал, что дает мне материал для расследования, занявшего мои мысли на протяжении последующих нескольких лет.

В то же самое время я начал различать в этих смутных фактах механизм воздействия Джеми как носителя безумия — то, в чем сейчас я разобрался очень хорошо.

Понимаете, в этом просто должен был быть какой-то механизм, иначе передача безумия являлась бы ничем иным, как колдовством. Точно так же передачу телесной болезни в старину приписывали черной магии, пока с изобретением микроскопа не открыли, что возбудителями инфекции являются микробы.

Вызывают сумасшествие, по крайней мере — шизофрению, передают ее и несут в себе мечты — разбуженные мечты, приходящие к нам днем, наиболее могущественные и опасные.