— Я это знаю, — ответила Элен. — Что бы я делала без нее, просто не могу себе представить, — произнесла она безразличным тоном, который никак не соответствовал смыслу сказанного, стряхнула пепел с сигареты в ведро для мусора и вышла из кухни.

Она отправилась наверх, ощущая неожиданно нахлынувшую усталость, такую, что каждый шаг давался с трудом. Когда она проходила по прохладному белому коридору, ступая босыми ногами по деревянным доскам, то не смогла по пути даже поднять руки, чтобы оборвать засохшие цветы в горшках с бледными орхидеями. В ее спальне белые полотняные занавеси шаловливо играли с легким ветерком, будто пытаясь самостоятельно раздвинуться. Она раздраженно раздернула их и посмотрела на открывшийся морской пейзаж. Море было трепетным и радужным, призывая уплыть по манящим волнам в другие края. Горизонт обещал ей свободу и новую жизнь.

— Мама, можно я помогу тебе убрать в твоей комнате? — тихо спросила Федерика. Элен повернулась и посмотрела в искренние глаза на миловидном личике дочери.

— Я полагаю, ты хочешь сделать это для папы? — задала она риторический вопрос, взяв пепельницу и загасив в ней сигарету.

— Ну, я собрала немного цветов… — застенчиво проронила Федерика.

Сердце Элен сжалось. Она жалела свою дочь за любовь, которую та испытывала к отцу, несмотря на его длительные отлучки, которые, казалось, должны были вызвать в ней совсем противоположные чувства. Тем не менее она любила его беззаветно, и чем больше он отсутствовал, тем более счастлива она была видеть его, когда он возвращался, безоглядно бросаясь в его объятия. Элен не торопилась раскрыть ей глаза и развеять иллюзии, поскольку сама еще не вполне от них освободилась. Она считала, что мир дочери наполнен безоблачным счастьем, и испытывала к ней своего рода зависть.

— Хорошо, Феде. Ты подготовишь ее для папы, и цветы ему понравятся, я уверена, — произнесла она напряженным голосом. — Не обращай на меня внимания, — добавила Элен, заходя в ванную комнату и закрывая за собой дверь.

Федерика услышала, как она включила душ, и поток воды, льющейся в эмалированную ванну, весело забарабанил по ее стенкам. Девочка застелила постель, надушив простыни свежей лавандой, как научила ее бабушка, и поставила маленькую голубую вазу с жимолостью на туалетный столик у кровати отца. Она сложила постельное белье матери и положила его в старый дубовый шкаф, попутно превратив обнаруженный на полках хаос в образцовый порядок, достойный витрин солидного магазина. Затем она распахнула окна, насколько это было возможно, так, чтобы садовые и морские ароматы смогли вытеснить въевшийся запах сигаретного дыма. Потом она присела у туалетного столика матери и подняла старую фотографию отца, улыбавшегося ей из-под стекла витиеватой серебряной рамки. Он выглядел чудесно со своими блестящими черными волосами, смуглой кожей, сияющими карими глазами, излучавшими искренность и ум, и большим ртом, улыбавшимся ироничной улыбкой человека, обладающего острым чувством юмора и бесспорным обаянием. Она провела пальцем по стеклу, одновременно поймав в зеркале свое задумчивое отражение. В нем она уловила сходство только с матерью. Светлые волосы, голубые глаза, бледно-розовые губы и светлая кожа — все это никак не напоминало смуглую итальянскую внешность отца, которую она так хотела бы унаследовать. Он был очень красив, и, несомненно, Хэл будет таким же красавцем. Тем не менее Федерика привыкла к повышенному вниманию к своей персоне именно из-за этих волнистых светлых волос. Все другие девочки в ее классе были такими же смуглыми, как Хэл. Когда она приезжала в Вальпараисо вместе с матерью, люди с откровенным удивлением смотрели на нее, а сеньора Эскобар, которая держала закусочную на площади, называла ее «ла Анжелита» (маленький ангелочек), поскольку не могла поверить, что у человека могут быть такие светлые волосы.