Сестры-близнецы и живут вместе, занимая верхний этаж дома на проспекте Расстрелянных, напротив Комендантского сада. Франсуаза несколько раз собиралась замуж, дело доходило почти до помолвки, но свадьба всякий раз — по ее вине — расстраивалась, и в конце концов она навсегда простилась с мыслями о семейной жизни — лишь бы не расставаться с сестрой. Зато Даниель в 2003 году перебралась к сумрачному экзотическому типу с баритоном и черными как смоль волосами, торговому представителю фирмы «Л’Ореаль», сбывавшему шампуни, бальзамы и профессиональные краски для волос. Бедняжка не устояла перед звериным запахом смуглой кожи могучего самца, она просто-таки с ума сходила по его длинным, поросшим черной шерстью пальцам, она мечтала о животной страсти, эта Даниель, она мечтала о жарких схватках, о тугом переплетении влажных тел… но если яйца у этого орангутана были наполнены до отказа, внутренний мир оказался пустым — ужасающей бескрайней пустыней.

Это был великолепный опыт, сообщила мне Даниель месяцем позже, раскладывая дома вещи по местам. Поверь, это был совершенно блестящий опыт: что ни ночь, я получала все, о чем когда-то мечталось. Вот только, сделав дело, представитель лидера мирового рынка напрочь вырубался, заваливался спать и похрапывал, а на рассвете снова отправлялся в свои волосатые разъезды… Уровень культуры у него нулевой, рассказывала Даниель, а нормальной женщине… я — нормальная женщина, что бы там обо мне ни говорили… так вот, нормальной женщине требуется общение, понимание, мы же все-таки не скоты, правда, нам ведь душу подавай.

Вечером того дня, когда Даниель вернулась, мы втроем отправились ужинать в «Куполь», нам с Франсуазой подали розовых креветок с эндивием, а Даниель — аррасские сосиски, запеченные с сыром мароль. Что поделаешь, объяснила блудная сестра, что поделаешь, разрыв оставил во мне дыру, огромную яму, надо же чем-то ее заполнить! Распив бутылку вина, двойняшки с диким хохотом поклялись друг дружке больше никогда не расставаться, а если одна из них найдет себе мужчину — поделиться им с сестрой.

Потом они решили пойти танцевать в ночной клуб «Копакабана» — вдруг повезет и им перепадут сразу два красавчика, сказала одна, ага, двойной выигрыш, засмеялась вторая. Они позвали с собой и меня, но я с ними не пошла: с того самого четырнадцатого июля моих тринадцати лет… с вечера джо-дассеновского «Бабьего лета» и моей едва проклюнувшейся груди я больше не танцую.

Сестры растворились в темноте, унеся с собой свои смешки и пошловатый перестук каблучков по булыжникам, а я зашагала домой. Перешла Страсбургский бульвар, свернула на улицу Гамбетта, а когда поравнялась с Дворцом правосудия, мимо проехало такси — и рука у меня сама собой дернулась.

Я мгновенно представила себе, как останавливаю машину, как сажусь в нее… Я услышала собственный голос: увезите меня далеко, как можно дальше отсюда… Я, будто на экране, увидела, как такси отъезжает со мной на заднем сиденье — и я не оборачиваюсь, я не прощаюсь с собой… Нет, я себе даже рукой не махну на прощанье, я ни о чем ни капельки не жалею, я уезжаю, я пропадаю бесследно…

С тех пор прошло семь лет.

Я никуда не уехала, не пропала бесследно — я вернулась домой.

Жо спал с открытым ртом перед телевизором, на подбородке у него поблескивала слюна. Я выключила телевизор, укрыла одеялом заснувшего в неудобной позе мужа. Ромен в своей комнате яростно сражался с кем-то из виртуального мира «Фрилансера», Надин у себя читала диалоги Хичкока и Трюффо — ей тогда было тринадцать.

Когда я толкнула дверь комнаты дочери, девочка подняла голову, улыбнулась — и я увидела, как она красива, невероятно красива.