|
И когда они мучили её и с болью делали ей гадость, и били, и она совсем отупела от шока и выполняла всё, что они ей велели, она не думала, что её убьют, этого она не боялась, только боли и чудовищной неведомости того, что они делали с ней, неведомости больше всего, а потом один из них, с усами, подошёл к ней, она сидела, опираясь спиной на ствол дерева, он сказал ей, чтобы она закрыла глаза, и она закрыла, сжимая зубы от боли и плача, а он дал ей железом по голове, и она помнит, что после этого ещё успела открыть их и увидеть, как он замахивается, чтобы ударить второй раз, а боль была такая, словно разорвалось всё небо и из него хлынули вниз потоки её крови, словно воздух стал шелестящим огнём, и осколки деревьев вонзились ей между век, и тогда она увидела её, косоглазую, казахскую девушку с крепко слаженным телом, сидящую на скамейке в тени вечерней рябины, и стала падать сквозь землю и дерево, и падала, пока не умерла.
Мотоцикл, бешено воя, ударяется своим железным скелетом о неровности плохой дороги, словно пытаясь выбить седоков из седла, тёплый ночной ветер бьёт Юлю по лицу, срывая волосы и уносясь плотным потоком прочь, и мотоциклистка запевает тоскливую матерную песню, о колхозных полях, самодельной водке и дикой деревенской любви. Она поёт громко, чтобы перекричать ревущий мотор, и мотор ревёт ещё неистовее, будто тоже чувствует эту тоску. Юля смотрит на осыпанные звёздами безмолвные поля и понимает чужую жизнь, навязчивый напев гармони, остервенелые драки парней, рыцарские турниры, когда с сатанинским криком мотоциклисты с кистенями летят навстречу друг другу, чтобы сразу решить своё будущее, и кровь падает в пыль, словно крупные капли сильно запоздавшего дождя. — И взглянул я, и вот светлое облако, и на облаке сидит подобный Сыну Человеческому; на голове его золотой венец, и в руке его острый серп. И вышел другой Ангел из храма и воскликнул громким голосом к сидящему на облаке: пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва на земле созрела. И поверг сидящий на облаке серп свой на землю, и земля была пожата. И другой Ангел вышел из храма, находящегося на небе, также с острым серпом. И иной Ангел, имеющий власть над огнем, вышел от жертвенника и с великим криком воскликнул к имеющему острый серп, говоря: пусти острый серп твой и обрежь гроздья винограда на земле, потому что созрели на нем ягоды. И поверг Ангел серп свой на землю, и обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны ягоды в точиле за городом, и потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий, Олег Петрович умолкает, поднимает глаза от страниц книги и погружает их в затенённую гладь набранной в ванную воды. — На тысячу шестьсот стадий, повторяет он. Слышно, как из неплотно завёрнутого крана капает о край раковины озёрная вода. Тесное подвальное помещение освещено зажжённым рыбацким фонарём, который Олег Петрович держит в руке над книгой. Тайное логово охотника находится в подземелье загородной виллы, которая никогда не была достроена, потому что старый хозяин умер, а новые не смогли по недостатку финансовых средств продолжить созидание с нужным размахом. От виллы остался только первый этаж, подземные кладовые, камера сауны, полувысаженный сад, фонтан в виде русалочки, сонно опрокинувшей кувшин в каменную чашу с камешками и гнилыми листьями тополей, и фундамент теннисного корта, похожий на остатки античной площади собраний, поросший подорожником и лютой крапивой. Ночами здесь темно и страшно, детский плач слышен в кирпичных завалах, словно мёртвые существа являются сюда вспомнить времена, которым никогда не суждено было наступить, звуки музыки и мелодичный смех напившихся шампанского первокурсниц, фейерверки над садом, столики с пирожными и бутербродами, намазанными алой икрой, стоящие просто на траве, сумеречный туман маленькой звуконепроницаемой сауны, как свиное стойло полной несколькими слипшимися разными концами голыми тел, мерно качающимися в ритме цветов, еле тревожимых движением сока. |
