|
– Ты что, с ума сошла? – холодно повторил он, насильно усадив меня на диван. Я спала на очень старом диване. Если заглянуть за второй валик, к которому я спала ногами, можно увидеть наклейку, рваную и еле заметную: «Диван № 627». Я спала на диване № 627 и иногда ночами думала, что где-то у кого-то в квартирах стоят такие же старые диваны: шестьсот двадцать восемь, шестьсот двадцать девять, шестьсот тридцать – младшие братья моего. И я думала, какие, должно быть, разные люди спят на этих диванах и о каких, должно быть, разных вещах они думают перед сном… – Максим, а как же мама? – спросила я. – Ты с ума сошла-а! – простонал он и сел рядом, зажав ладони между колен. – Маму не воскресишь. А у отца жизнь не кончена, он еще молод. – Молод?! – с ужасом переспросила я. – Ему сорок пять лет. – Ни-на! – раздельно сказал Максим. – Мы же взрослые люди! – Это ты взрослый человек. А мне пятнадцать. – Шестнадцатый… Мы не должны отравлять ему жизнь, он и так долго держался. Пять лет один, ради нас… – И еще потому, что он любит маму… – Нина! Маму не воскресишь! – Что ты повторяешь, как осел, одно и то же!!! – заорала я. Зря я так выразилась. Никогда не слышала, чтобы ослы повторяли одну и ту же фразу. И вообще это весьма привлекательные животные. – Ну, поговорили… – устало сказал Максим. – Ты все поняла. Отец будет жить там, у нас негде, да и мы с тобой, в конце концов, взрослые люди. Это даже хорошо, что папина мастерская станет твоей комнатой. Тебе давно пора иметь свою комнату. Перестанешь прятать на ночь лифчики под подушку, будешь вешать их на спинку стула, как человек… Откуда он знает про лифчик? Ну и дурак… Мы вышли из комнаты. Отец сидел за столом и гасил сигарету в пустом блюдечке из-под колбасы. Максим подтолкнул меня вперед и положил руку туда, где сзади у меня начиналась шея. Он ласково погладил меня по шее, как рысака, на которого ставят, и сказал вполголоса: – Ну… – Ты что делаешь? – крикнула я на отца дворницким голосом. – Пепельницы тебе нет? – И быстро пошла к двери. – Ты куда? – спросил Максим. – Да пройдусь… – ответила я, надевая кепку. И тут зазвонил телефон. Максим поднял трубку и вдруг сказал мне, пожимая плечами: – Тебя. Очень мужской голос. – Это какая-то ошибка, – сказала я. Вообще-то я не привыкла, чтобы мне звонили мужчины. Мужчины мне еще не звонили. Правда, где-то в седьмом классе надоедал один пионервожатый из нашего лагеря. Он говорил неестественно высоким, смешным голосом. Когда он звонил по телефону и попадал на брата, тот кричал мне из коридора: «Иди, там тебя евнух спрашивает!» Этот говорил красивым низким голосом. – Вас зовут Нина, – сказал он. – Спасибо, я в курсе, – машинально ответила я. – У вас чудесный голос. Простите, я волнуюсь и говорю пошлости… Я видел вас в театре… – Да. На премьере моего спектакля «Преступление и наказание», – сказала я. Кто-то из нашего класса меня разыгрывал, это было ясно. – Н-нет… – нерешительно возразил он. – Вы сидели в амфитеатре. Мой товарищ, оказалось, совершенно случайно знал вас и дал номер телефона. – Здесь какая-то ошибка, – сказала я скучным голосом. – Последние тридцать два года я не бываю в театре. Он засмеялся – у него был очень приятный смех – и укоризненно сказал: – Нина, это несерьезно. Понимаете, мне необходимо вас увидеть. Просто необходимо. Меня зовут Борис… – Борис, я очень сожалею, но вас разыграли. |
