— Муравьев! Прекрати! Вызову родителей!

Хлямин успел улизнуть, а Муравьев, как всегда, на виду.

И попадает кому? Муравьеву. И директор делает замечание кому? Муравьеву.

Директор уходит, а Катаюмова нараспев говорит:

— А может быть, действительно нет у тебя ленты? А, Муравьев? Скажи, есть или нет? — И заглядывает ему в глаза.

А эта Раиска тоже заглядывает ему в глаза своими крошечными глазками:

— Есть или нет? Чего же ты не несешь ленту? Эх ты, Муравьев!

И все смеются. Разве легко это перенести? Смеется Катаюмова, хихикает Раиска, даже щеки дрожат. И Костя смеется. Им хорошо смеяться.

Муравьев не знает, что им ответить. Положение у него очень трудное. А все из-за кого? Как всегда, из-за Катаюмовой. Нет, все, довольно. Никаких Катаюмовых. Он не будет больше с ней разговаривать, он вычеркнет ее из своей жизни. Навсегда.

Муравьев сидит на ботанике и изо всех сил держит голову прямо. Не обернется, и все, не нужна ему с этой минуты никакая Катаюмова. А что? Жил же он до прошлого года, не замечая этой Катаюмовой. Не видя, какие у нее огромные ресницы, как вокруг ее коротко остриженных волос мерцает какой-то неуловимый свет. Какой у нее узенький подбородок, и вся она — как тонкий прутик, гибкая и прямая. Жил и не видел и прекрасно обходился без всякой этой Катаюмовой. И теперь он твердо решил — так и жить дальше: у нее своя жизнь, а у него — своя. И дел в его жизни вполне хватает. Исправить двойку по географии — раз. Узнать наконец, кто был тот человек, который сказал под окном: «Я верю, что ты умеешь хранить тайну». После таких слов Муравьев просто обязан узнать, о чем шел разговор. И третье: добыть планшет для музея у злого старика. Каким бы злым ни был этот старик, все-таки он обещал планшет. Значит, рано или поздно он перестанет ругаться и отдаст планшет. И, конечно, было бы очень хорошо, чтобы он отдал планшет именно Муравьеву. Муравьев принес бы планшет в школу, и Варвара Герасимовна похвалила бы его: «Вот видите, ребята, какой Муравьев? Все, что обещал, всегда выполнит». И тогда, возможно, все забыли бы про пулеметную ленту. Муравьеву так хочется, чтобы про нее забыли! А они, может быть, и забыли бы, если бы не Катаюмова.

Сегодня на уроке ботаники Муравьев сидел тихо и никого не трогал: он спешил прочитать параграф, потому что как раз сегодня Светлана Николаевна могла его спросить. Надо прочитать побыстрее, пока Светлана Николаевна смотрит в классный журнал и решает, кого вызвать.

— Муравьев, а Муравьев! Дай двадцать копеек! — Это Хлямин тычет ручкой в спину. — Дай двадцать копеек!

— Отстань, нет у меня.

— Жадина-говядина! — шепчет Хлямин.

— Муравьев, прекрати, — говорит учительница.

Почему Муравьеву всегда делают замечания? Даже если он ни в чем не виноват!

— Я ничего не делаю, — машинально отвечает Муравьев.

— Вот именно. А надо работать. — Светлана Николаевна смотрит на Муравьева поверх очков, — а ты ничего не делаешь.

Все-таки он успел прочитать параграф. И вчера дома он его читал. Он сверлит глазами Светлану Николаевну — пусть она вызовет его, тогда сама увидит, что Муравьев все выучил и может ответить даже на пятерку. Ну спросите, спросите меня, говорит глазами Муравьев.

Но Светлана Николаевна не хочет принимать его сигналы.

— Катаюмова, к доске, — вызывает учительница.

По классу проносится шелест. «Не меня». Муравьев думает: «Все-таки мне не везет. Не знал — вызвали, знал — не вызвали».

Катаюмова стоит у доски. Худенькие длинные ноги, длинные руки, длинная шея. А все вместе так красиво, что у Муравьева начинает щипать глаза, как будто он смотрит на солнце.