Как будто это сейчас было важно — люди смотрят. Никто на них и не смотрел. Юра взглянул на миг и сразу опять стал смотреть на папу. А папа заторопился. Поцеловал маму, потом Юру и пошел от них. Вещевой мешок болтался, стукал папу по спине.

Женский плач, крик. А над всем — громкий, пронзительный голос, неизвестно чей:

— Возвращайся живой! Возвращайся живой!

Как будто незнакомая женщина, не видная в толпе, кричала это всем, каждому, кто уходил.

И в эту минуту Юра вдруг осознал, что не все вернутся. Никто не знает, кому суждено прийти, кому — нет. Но уже известно: придут не все. И тяжелая тоска сдавила сердце.

*  *  *

Борис сидит на скамейке в сквере, ему не хочется идти домой. Дома теперь не так, как было раньше, и он сидит в сквере.

Скоро весна, и воробьи, веселые, распушившие серые перья, прыгают у самой скамейки, ничуть не боятся Бориса.

Бежит мимо скамейки маленький ребенок, не поймешь, мальчик или девочка, красный комбинезон, и ребенок похож на стручок перца.

— Бабушка! Смотри, что я нашел!

Все-таки мальчик.

— Я пуговичку нашел! Пуговичку!

«Хорошо быть маленьким, — вдруг подумал Борис. — Нашел дурацкую пуговичку — и рад. Никаких забот, никаких огорчений». Совсем недавно Борису так хотелось быть большим, а теперь захотелось быть маленьким. И от этого стало еще грустнее.

И Муравьев совсем забыл про него. Сколько времени не виделись, хоть бы спохватился — где, мол, Борис? Почему его давно не видно? Нет, у всех свои дела, Муравьев где-нибудь бегает. Может быть, пытается найти подход к злому старику. Или еще какие-нибудь проблемы появились. Неразгаданные тайны, нерешенные вопросы... Им хорошо, они все вместе — Костя, Валерка, Муравьев и красивая Катаюмова. Хоть она и задевает Муравьева, а все равно им всем хорошо вместе. А тут сидишь один, как в пустыне, и никому не нужен на всем свете.

Борис поежился: кажется, будет дождь. Воробьи, убедившись, что он их ничем не угостит, улетели к другим скамейкам.

— Борис! Наконец-то я тебя нашел! Куда ты делся-то?

Перед ним стоял Муравьев.

— Я тебя ищу, ищу. У нас каждый день пять уроков, иду к тебе — а вас уже отпустили.

Борис смотрел на Муравьева: такой же, как всегда, — торопится, говорит быстро, как будто боится куда-то опоздать. Как будто где-то, не здесь, его ждут очень важные дела.

И все-таки от присутствия Муравьева, оттого, что он искал Бориса, от самого голоса Муравьева стало Борису чуть легче. Наверное, что там ни говори, а когда тебе плохо, лучше, чтобы был ты не один. Чтобы кто-то вот так подошел, нашумел, заторопился, затормошил тебя.

— Как ты живешь, Борис?

Борис опять помрачнел. Как ответить на такой вопрос? Рассказывать правду Борис не собирается ни одному человеку, даже самому Муравьеву.

— Чего-то ты какой-то странный, Борис. Ты что?

«Все равно не скажу», — думает Борис. И тут же, неожиданно для самого себя, начинает рассказывать Муравьеву свою беду. Он рассказывает все по порядку — и про чужую женщину на остановке, и про объявление на столбе.

Муравьев слушает, не перебивая. Он сидит рядом с Борисом, никуда не спешит больше, долго сидит. Потом Муравьев говорит:

— Плохо. Но ты не убивайся, понял?

Борис ничего не ответил.

— Теперь бери свой портфель, и пошли ко мне. Пошли, пошли. Холодина, у меня руки совсем окоченели.

*  *  *

Утром Юра провожал маму, эшелон с эвакуированными уходил на Урал. Мама, маленькая, беспомощная, все время хватала Юру за руку:

— Ты только пиши. Главное — не потерять связь. Пиши, слышишь?

И когда поезд тронулся, нагруженный до отказа людьми, чемоданами, корзинами, перинами, Юра еще слышал мамин голос:

— Пиши, Юра!

А куда писать, было неизвестно, потому что никто не знал, куда их везут — не то в Свердловск, не то в Челябинск, не то под Челябинск.