— Понятно. Значит, это деньги. А почему отец не живет дома? Отец должен жить там, где его семья.

— Это редко бывает, что отец отдельно. Вот у нас во дворе все отцы на месте, верно?

— Как — все? А у Валентины?

— Ах, забыл. Ну, это особый случай безответственности, этот гармонист.

— Пей чай, остынет, — напомнила Юре мама. — Вечно ты приносишь со двора бог знает что.

— Под стеклянным колпаком не вырастишь, — непонятно сказал отец.

Юре почему-то понравились эти слова. Он подошел к отцу, взобрался к нему на колени, потерся лбом о жесткий подбородок. Потом долго сидел молча. Отец мешал чайной ложкой в стакане, оранжевый абажур висел над столом, свет отражался в пианино, в никелированном чайнике. Мама намазывала масло на хлеб. Руки у мамы мягкие, пальцы длинные. Юрина мама преподает в музыкальной школе.

*  *  *

Наверное, алименты — это не так уж много денег: Валентина всегда бегала в одном и том же платье, хлеб покупала черный, а белый редко и баранки редко. А колбасу только на Первомай.

Теперь Валентине исполнилось восемь лет. На днях она вынесла во двор новый портфель, показала всем:

— Вот купила, и книги и тетрадки — все есть. Не люблю на последний момент откладывать, надо заранее позаботиться.

Рита-Маргарита прищурила глаза:

— Хвалишься.

Юра дернул Риту за косу:

— Молчи. Это тебе нельзя, а Валентина пусть похвалится.

— Почему? — Рита-Маргарита обиженно уставилась на Юру. — Несправедливо.

— Потому. Она своим умом живет, а ты чьим?

Маргарита больше не стала спорить. Она не вредная, Маргарита, — просто иногда не соображает, и приходится объяснять.

И вот Валентина, низенькая и крепкая, размахивая портфелем, идет в школу. Светлый лучик от блестящего замка отпрыгивает, перелетает на стену высокого дома, потом на зеленый забор, оттуда — на булыжную мостовую, под ноги лошади. А лошадь, ни на кого не обращая внимания, тяжело тащит телегу, нагруженную дровами. Дрова белые, березовые. «Запасливые люди, — думает Валентина. — Именно пока сухо и тепло, надо дрова готовить к зиме. До морозов дрова полежат в поленнице во дворе, просохнут хорошо, проветрятся на осеннем ветерке, станут легкими и звонкими, будут жарко гореть, и меньше их потратишь, сухих-то».

Вдруг Валентину толкнули в спину, она чуть не упала, но удержалась, пришлось только немного отскочить в сторону. Мимо несся запыхавшийся Юра. Он пролетел мимо и закричал:

— Человек в школу спешит, а она тут!

— Ненормальный какой-то! Зачем спешить, когда еще рано? Можно идти спокойно.

— Много ты в этом понимаешь! Славик сказал, кто раньше придет, сядет, с кем захочет. А кто позже придет, того учительница рассаживает! Вот и ползи еле-еле, сама потом наплачешься!

И он помчался дальше.

*  *  *

Учительница Галина Николаевна, как всякий учитель, не любит, когда на уроке задумываются о чем-нибудь постороннем. Сама она, наверное, никогда не задумывается о постороннем, не смотрит по сторонам, не прислушивается к голосам за окном, не пытается найти ответ на разные загадочные вопросы. А Бориса мучает один загадочный вопрос: почему Муравьев вот уже вторую неделю не появляется на втором этаже, где учатся первоклассники? Борис так и не видел его с самого первого сентября. Борис помнит, как твердо сказал Муравьев: «Увидимся». Но он не сказал, когда они увидятся, и теперь Борис ждет каждый день, старается быть терпеливым.