Борис Житков. Шквал
- Провались он совсем и с своей черепицей вместе! - ругался матрос Ковалев. - Этакую тяжесть на палубу валит! - Ладно, сейчас кончаем, еще только тысяча осталась, - прохрипел старик боцман, размазывая красную черепичную пыль по потному лицу. Жара стояла несносная, был самый разгар южного лета. Отправитель черепицы с хозяином судна спорили в каюте, и было слышно на палубе, как грек-хозяин кричал: - Понимаешь ты, я рискую: судно перевес будет иметь, самая тяжесть сверху, а ты не хочешь прибавить гривенник за тысячу! - Ведь близко, капитан, два шага, погода хорошая, - пищал отправитель со слезой в голосе, - ведь через два часа на месте будете! Прибавлю пятак, уж куда ни шло. - Продаешь нас за пятак, - бубнил на палубе матрос Ковалев, укладывая рядами черепицу, - рванет хороший ветерок, и амба: ляжем парусами на воду. - Да что вы, что вы? - испуганно сказала стоявшая подле женщина. Она держала за руку девочку лет восьми. Девочка вертелась и, запрокинув голову, разглядывала высокие мачты и реи судна. - А очень просто, - серьезно сказал Ковалев и, остановясь на минуту, сердито взглянул на женщину. - Он, не то нас, он и внучку не жалеет, - и Ковалев кивнул головой на девочку. - Вот подите, скажите ему. - Да разве ему скажешь?.. - прошептала женщина и еще ближе прижала к себе девочку. А матросы валили и валили черепицу, укладывали рядами и досками укрепляли ряды. Боцман глядел на их работу и покачивал головой, что-то про себя соображая. Потом взглянул на небо, прищурился и перевел взгляд на горизонт. Море гладкое, без морщинки, как масло, лоснилось на солнце и тоже, казалось, еле дышало от нестерпимого зноя. - Мертвый штиль, - сказал боцман. - Ух как бы не сорвалась ночью погода. - Ничего, ничего, - затараторил хозяин, выходя из каюты, - бриз, бриз будет, хорошо пойдем. Веселей шевелись! - крикнул он матросам и побежал по палубе зачем-то нагонять отправителя. Наконец кончили погрузку. Судно "Два друга" оттянулось на середину порта. Ждали ветра. Солнце зашло, а жара не спадала. Все пятеро матросов стояли у борта, курили и сплевывали в воду. В порту зажглись огоньки, и красным глазом вспыхнул на рейде маяк. Красной змеей извивалось его отраженье в воде. - А это что у тебя в ящике, Настя, куклы? - спросил Ковалев девочку. Большой ящик стоял на палубе у борта, и девочка поминутно в него заглядывала через дверцу вверху. - Нет, зайчик живой, - ответила Настя с гордостью. - Да ну? - сказал Ковалев и запустил в ящик руку. Он вытащил за уши большого зайца. Девочка закричала и потянулась руками. Но она сейчас же успокоилась: матрос ловко посадил зайца на руки и стал бережно гладить своей огромной ладонью. - Вот и жаркое, - сказал подошедший сзади матрос Дмитрий. Настя испуганно поглядела на Дмитрия и перевела глаза на Ковалева. - Не дадим, не бойся! - сказал матрос. - Это он шутит. - А если буря будет? - спросила девочка, - страшная-престрашная, заиньку захлестнет волной? - Мы его тогда в каюту к деду занесем, - утешал ее Ковалев. - Ковалев! - раздался голос хозяина, - Дмитрий! Шлюпку на палубу! Ковалев быстро сунул зайца обратно в ящик и пошел исполнять приказанье. Настя теперь не отходила от Ковалева. Ей казалось, что Ковалев главный: такой громадный и за зайчика заступился. Шлюпку вытащили и вверх дном уложили на палубе поверх черепицы. Вот жарким дыханьем пахнул с берега бриз. Судно ожило. Все зашевелились. Матросы взялись за коромысло ручного брашпиля и, поругиваясь и отдуваясь, выкатили якорь. Поставили паруса, и "Два друга" медленно прокатилось в ворота порта. Бриз усилился и ходко гнал судно вдоль берега. Вот уже далеко за кормой остался красный глаз маяка. Усталые люди спешили в койки. Ковалев стоял на руле. |
