Ну хорошо, это еще куда ни шло, но что представляли собой находимые еще в большем количестве маленькие «волчки» или «вулканы»? Постой-ка, вулканы... Может быть, это символ Гефеста, который ведь, по Гомеру, устроил свою божественную кузницу на вулкане?

А что означают эти бесчисленные свастики, которые, как нарочно, особенно часто встречаются на этих злополучных «каруселях»? Что это такое? Бюрнуф, его друг, живущий в Париже, пишет, что свастика — это индусский символ, изображающий деревянные палочки, служившие для получения священного огня. Десятки других книг говорят подобное же и приводят столько цитат из Вед, что голова идет кругом. Но ведь здесь Троя, а не Индия!

Иногда — а это случается не очень редко — опускаются руки н не знаешь, что делать. Недавно, например, нашли разбитую, почти в человеческий рост, вазу, орнамент которой выглядел совсем как вавилонская клинопись. Или другая урна с таким же точно орнаментом из цветов, как на зеленого камня фризе, который в 1810 году лорд Эльджин выломал из сокровищницы Микен и привез в Британский музей. Или другие орнаменты, указывающие на Вавилон или Египет.

Нет, чертовски трудно быть археологом! К тому же стены Трои все еще не найдены, а найдены лишь огромные камни каких-то других стен. Над каждой такой глыбой шестьдесят пять рабочих должны три часа надрываться, чтобы ее благополучно вытащить, и еще час, чтобы сбросить ее с холма. И кто знает, не пропускаешь ли все же чего-нибудь важного: за всем ведь не уследишь! Хорошо по крайней мере, что прибыл Георгиос Фотидас, который семь лет проработал в Австралии рудокопом и научил нас приемам более продуктивной работы. Теперь мы пробиваем узкие колодцы н с помощью железных рычагов отламываем сразу куски по тридцать или пятьдесят кубометров. Ну, а если именно в них находятся интересные вещи? Может быть, нам следовало бы просеивать каждую горсть земли, чтобы ничего не пропустить. Но тогда мы и за сто лет не доберемся до Скейских ворот, а ведь в этом главное!

Если в Троаде не было бы столько аистов, то здесь нельзя было бы жить из-за множества ядовитых змей. Десятки их все еще снуют среди камней. Рабочие даже забавляются ими, а когда кого-нибудь из них укусит змея, то тот смеется.

— Нам ведь всем известно, — говорит он, — что на этом холме много змей. Поэтому-то мы и пьем отвар травы, которая делает укус безвредным.

— Покажи-ка мне эту траву! — восклицает Шлиман и на мгновение задумывается. Надо бы проверить, действенна ли она и против укусов кобры, и потом насадить ее в Индии. Но он тут же об этом забывает: к нему из отдаленной деревни является целая вереница жаждущих исцеления.

Священник обычно выполняет здесь также н обязанности врача общины, но поскольку у него нет ни необходимых знаний, ни медикаментов, то лечение его обычно сводится лишь к кровопусканию и приводит большинство больных в еще худшее состояние. У Шлимана три средства, которые творят чудеса и заставляют превозносить до небес его врачебные способности. Первое — хинин, он дает его в больших дозах при всех случаях лихорадки. Второе — настой арники для всех ран и нарывов. Третье — холодная вода против всех остальных недугов, а обычно он прописывает ее в сочетании с хинином и арникой. «Обязательно купайтесь каждый день в море, и вы поправитесь», — говорит Шлиман и по-гречески и по-турецки (он, конечно, давно уже говорит по-турецки не хуже имама). Его настойчивости на самом деле удается преодолеть отвращение местных жителей к воде и исцелять людей.

Смотритель Николаос все больше проявляет качества хорошего помощника.