Тот с волнением хватает его. Выпучив глаза смотрит: кусочек мрамора, совершенно гладкий, необработанный, без какой-либо надписи.

— Дело в том, — благожелательно говорит Шлиман, — что я не знаю, как называется эта порода мрамора, и хочу справиться у специалиста. Но на вашей стороне, разумеется, преимущественное право, дорогой господин начальник, и если вы желаете его конфисковать...

— Что вы, господин Шлиман, об этом не может быть и речи! Поверьте, я очень сожалею, что мне пришлось вас беспокоить.

С этими словами он удаляется и, вернувшись в свою канцелярию, посылает донесение префекту. Тот, в свою очередь, телеграфирует в Афины: «Взятые ими черепки оказались совершенно ни к чему не пригодными и не имеющими абсолютно никакой цены, поэтому мы их не конфисковали».

Но на этом комедия далеко еще не кончается. Префекту Навплиона приходит предписание от министра просвещения: «Вы поступили плохо, положившись на тамошнего начальника полиции и разрешив Шлиману взять с собой его вещи. Я не предоставлял ни вам, ни начальнику полиции права действовать по собственному усмотрению. Последний не должен был судить об этом деле, ибо мы не можем поверить, что-бы кто-то, тратя на раскопки большие деньги, искал нечто не представляющее никакой ценности. Вы, господин префект, субпрефект и бургомистр Микен, своим поведением доказали, что греческая земля беззащитна и что любой человек может, пренебрегая нашими законами, делать на ней все, что ему заблагорассудится. В интересах нашего общего отечества вы должны внушить всем вашим подчиненным, что подобное не должно впредь никогда повториться».

Одновременно генеральный инспектор памятников старины пишет донесение министру:

«Шлиман нарочно запутал свое прошение к парламенту вещами, которые придают ему невинный характер и имеют целью ввести власти в заблуждение. В середине января он направил в таможню Пирея заявление о найденных им в Трое древностях и вскоре получил разрешение вывезти их из страны. В то время как министерство считало, будто он уехал со своими древностями в Вену или еще куда в Европу, префект Аргоса в середине февраля прислал вдруг телеграмму, обвиняя Шлимана в том, что тот без разрешения проводит раскопки в Микенах. Этот человек действительно одиннадцатого февраля повторил свое прошение о разрешении раскопок, но я не знаю, кому он его подал и посылал ли его в министерство, поскольку он явно рассчитывал на неразбериху, царящую среди нашей администрации. А сам он тут же направился пароходом в Навплион, оттуда в Микены и начал раскопки. Обо всем этом министерство ничего не знало, более того, основываясь на его заявлении о вывозе принадлежащих ему троянских древностей, считало, что этого человека в Греции больше нет.

Заявление Шлимана показывает в нем человека, который уверен, что греки не чтят своих законов и он может в зависимости от обстоятельств потешаться над ними. То, что он предпринял одновременно с подачей заявления, показывает, что это человек, стремящийся провести и обмануть компетентные власти».

В это же время правительство демонстративно поручает Пруссии проведение раскопок в Олимпии, о которых Шлиман тоже подавал ходатайство.

На вce это Шлиман отвечает тем, что на собственный- счет в виде подарка греческому правительству сносит так называемую Башню франков, которая на протяжении столетий безобразила Афинский акрополь. Вскоре ему представляется возможность сделать еще один широкий жест. По делу, возбужденному против него турецким правительством, выносится решение: Шлиман в возмещение убытков должен выплатить десять тысяч франков. Вместе этого он посылает пятьдесят тысяч на нужды Оттоманского музея. Пост министра народного образования занимает как раз Сафвет-паша: он отвечает Шлиману любезным и прямо-таки сердечным благодарственным письмом.