Акрополь Орхомена, как сгоревшая Троя и крепость Микен, лежит на трехугольном плато горы, которая, занимая исключительно важное стратегическое положение между рекой и болотом, господствует над всей округой. Две высеченные в скале лестницы в сорок пять и пятьдесят ступеней шириной почти в два метра ведут к акрополю. Но лестница и остатки стен заставляют думать, что крепость совсем молода, ей немногим больше двух тысяч лет. Городские стены, которые один путешественник видел еще в начале столетия, за это время исчезли без следа, а храм Харит, о котором восторженно писали древнегреческие путешественники, похоже, целиком пошел на постройку монастыря. Там во всех стенах видны пороги, базы колонн и части колонн — все из серого песчаника.

На раскопках занято сто — сто двадцать человек. Половина из них женщин. Они носят корзины с землей и мусором, ибо местность здесь слишком наклонна, чтобы использовать тачки или повозки. Траншеи и большое количество шахт не дают ничего существенного — поэтому можно сосредоточить все силы на так называемой сокровищнице Миния. По работа здесь сопряжена с такими трудностями, что на нее уходит весь ноябрь и декабрь. Из-за наступившей зимы продолжение раскопок приходится отложить до весны.

— Знаешь что, Софья, — говорит Шлиман, когда они опять дома, в Афинах, — я думаю, что этот молодой Дёрпфельд — мое самое крупное открытие. Если бы он был рядом со мной в Трое десять лет назад! Но тогда он ходил в школу и, вероятно, только еще начинал изучать греческий. Его характер так же замечателен, как его основательные знания и его безошибочное умение видеть самую суть.

— В нашей совместной работе я, Генрих, — отвечает Софья, — вижу еще один плюс. Дёрпфельд недолго будет оставаться ассистентом по вопросам архитектуры при Археологическом институте, а, вероятно, скоро станет его секретарем.

— Ив этом ты видишь плюс? Тогда он, чего доброго, бросит меня, так как не будет больше иметь для меня времени.

— Этого он не сделает. Как бы сильно иногда его мнения ни расходились с твоими, он тебя очень уважает и останется тебе верен. Видишь ли, он как раз и послужит связующим звеном между тобой, самоучкой, и официальной наукой, между твоей работой и профессорами, руководящими Археологическим институтом в Берлине.

— При условии, если они признают самого Дёрпфельда! Не забывай, что в их глазах ои тоже ни в коей мере не является специалистом. Он архитектор, а не фнлолог. Но, несмотря на это, ты, возможно, и права. Теперь извини, у меня сегодня еще много разных дел.

Он встает и идет в свою библиотеку. Когда он смотрит направо, то видит в окно Афинский акрополь, а когда смотрит прямо перед собой, то видит на стене пять потемневших от времени картин, которые ему удалось приобрести в прошлом году. Они очень нравились ему еще в детстве — портреты пасторов фон Шрёдер и их жен. Перед этими портретами они так часто стояли с Минной! Картины эти каждый день напоминают ему о родине.

Шлнман открывает рукопись своего «Илиона» и перечитывает те места, где отвечает одному злобному критику. Тот клеветнически обвинял его, будто он ведет раскопки лишь ради того, чтобы находить клады и приумножать свое богатство. Да, вот и фраза, которую он ищет: «Мое большое собрание троянских древностей имеет неоценимую стоимость, но оно никогда не будет продано. Если я не подарю его еще при жизни, то после моей смерти согласно последнему волеизъявлению оно достанется музею той нации, которую я больше всего ценю и люблю».

Шлиман погружен в долгие раздумья. Какая нация это будет? Россия дала ему деньги, которые позволили начать новую жизнь. Эллада — его вторая родина; любовь к ней подарила ему Трою н Микены, а Греция подарила ему величайшее сокровище его жизни — Софью. Англия оказала ему величайшие почести, удостоила самых высоких похвал и, что особенно важно, относилась к нему с глубочайшим и преисполненным любви пониманием.