Когда Генрих входит в комнату, отец и Фикен, растрепанные, сидят на диване и целуются.

Как только Фикен закрывает за собой дверь, Генрих энергично требует от отца своей доли наследства. Отец пытается отложить расчеты. Ему, говорит он, Гельсдорф надоел, весной он хочет уехать. Переговоры уже ведутся, он намерен приобрести небольшую усадьбу в Западной Пруссии. Если бы не это, он безо всякого купил бы старшему сыну большую лавку где угодно: в Ростоке, Пенцлине или еще где-нибудь. Что? Ему этого совсем не нужно? О, каков гордец!

Он хочет получить только материнское наследство? Ну, ладно! — старик со вздохом встает и достает бумагу, изготовленную вскоре после первого прихода сына.

Сумму надлежит разделить между семью наследниками, значит на каждого приходится по сто семнадцать талеров. Генрих поражен: о таких деньгах он и не мечтал! Все начинается куда лучше, чем он предполагал. Но тут отец развертывает второй лист, густо испещренный цифрами.

— Это расходы, которые я понес в связи с твоим образованием, — говорит он кротко и мягко. — Одежда, деньги за обучение в школе, плата за пансион господину придворному музыканту, взносы за ученье господам Хольцу и Хюкштедту. Ты мне обошелся очень дорого, сын мой. Людвиг стоил намного дешевле, не говоря уже о сестрах. Впрочем, идя тебе навстречу, я вычел из общей суммы треть стоимости твоей постели — ее ведь ты не возьмешь с собой в дорогу. У тебя, таким образом остается двадцать девять талеров. Надеюсь, ты не промотаешь этот маленький капитал, а будешь обращаться с ним бережливо и не посрамишь память твоей дорогой, незабвенной матери.

Генрих не промолвил ни слова. Он кладет деньги в кошелек и уходит. Он уверен: даже если старик проживет и сто лет, больше они никогда не увидятся.

Владея капиталом в неполных тридцать талеров, нельзя, как предполагалось, ехать в Гамбург в почтовой карете. Надо идти пешком. Сумка со старыми штанами, несколькими рубашками и чулками не очень тяжела, и расстояние в тридцать миль можно покрыть за десять дней.

Однажды ранним утром, совершая свой марш, он проходит через Нойбуков. Некоторое время он стоит в тени величественной колокольни и смотрит на низкую соломенную крышу пасторского дома, где родился и провел первые полтора года своей жизни, пока их семья не переехала в Анкерсхаген. Потом он быстро идет дальше. Ему нельзя терять ни минуты — ведь в Гамбурге его ждут счастье, деньги, уважение, почет, обеспеченное будущее. Однако небольшую передышку он все же должен сделать. Он намерен провести день в Калькхорсте, там, где после первого горя он опять почувствовал себя радостным и счастливым.

Когда он появляется в доме пастора — до этого он долго сидел у придорожной канавы, неподалеку от деревни, и с нетерпением ждал почтовой кареты из Висмара, чтобы показалось, будто он в ней приехал, — радости нет конца.

Об отце ни слова. Говорят только о будущем. У дядюшки все в наилучшем виде. Его двести пятьдесят моргенов пшеницы принесли богатый урожай, дети тоже все здоровы. Адольф не живет дома, он получил уже степень лиценциата и готовится стать доктором юриспруденции, а Эрнст изучает теологию. Юлиус не может так преуспевать в занятиях и учится на переплетчика, а Петер в Висмаре обучается столярному делу. Но остальные еще здесь, и они, чтобы воскресить былое, водят почти забытого ими двоюродного брата по дому и усадьбе.

Малыши затерялись где-то среди огромных лип, Генрих и Софи остались наедине. Они сидят в беседке у пруда и молча наблюдают, как отрываются от ветвей каштанов пожелтевшие листья, медленно кружась, падают в воду и, словно сотни сказочных лодок, плавают по пруду. Генрих переводит взгляд на сидящую рядом девушку.