Однажды вечером Шлиман стоит у окна. Вдруг он видит, что на северном небе медленно появляется зарево. Северное сияние! Оно находится слишком низко над горизонтом и слишком яркое. Да и время года не то. Растущее беспокойство на улицах показывает: тут что-то другое.

Шлиман открывает окно и спрашивает, что случилось. «Горит Кронштадтский порт!» — отвечают ему с улицы. Шлиман ходит взад и вперед по комнате. Если пожар виден больше, чем за пять миль, то он, очевидно, ужасен и к утру все портовые сооружения превратятся в пепел. Огромные убытки? Пожар, естественно, приведет ко всякого рода бедствиям и нужде? В огне гибнут даже люди? Ни одна из этих, казалось бы, столь естественных мыслей не занимает его. Он целиком поглощен другим: если завтра портовые сооружения окажутся уничтоженными, то послезавтра надо начать строить их заново. Пожар может предоставить ему, коммерсанту, возможность совершить ряд блестящих сделок. Он задергивает шторы и принимается за подсчеты. А уже на рассвете на его складах начинается лихорадочная работа. Там, где обычно высились горы самых различных товаров, теперь громоздятся лишь доски и бревна.

Одновременно во все возрастающем объеме идет обычная торговля. Только в 1853 году приходят тридцать три корабля с грузами для Шлимана, и лишь со стороны Кенигсберга и Мемеля границу пересекают тысячи возов. Месячный оборот достигает миллиона рублей серебром. Когда опасность большой войны усиливается, доходы растут еще быстрее.

Но и деньги не могут целиком заполнить жизнь все более преуспевающего коммерсанта. Он изучает по своей собственной методе шведский, польский, потом датский и словенский: на каждый язык уходит по четыре недели. К чему эти новые занятия, новое напряжение всех физических н духовных сил? Чтобы не думать о том, вокруг чего постоянно, как в чертовом колесе, вертятся мысли — о браке с Катериной.

Сомнений больше нет: она любит только деньги мужа и поэтому думает лишь об удовлетворении своих желаний, которые слишком часто переходят в капризы и прихоти. Его успехи в делах трогают ее также мало, как и его неудачи. Ей все равно — в хорошем он настроении илн в плохом. Безразличие сменилось враждебностью.

Шлиман несказанно страдает. В письмах близким людям, сестрам и друзьям, спрашивает: может быть, он виновен в том, что они с Катериной не понимают друг друга и каждый день ссорятся? Те отвечают осторожно: мол, не исключено. Они пытаются объяснить ему, что он с трудом приноравливается к другим людям и их желаниям, что в его характере есть что-то самодержавное, что ему недостает, возможно, чуткости, недостает понимания женской натуры, более того, он богатый, часто расточительный человек, может быть, но отношению к Катерине слишком бережлив, чтобы не сказать — скуп. В смущении читает Шлиман эти скрытые упреки: Катерина упрекала его в том же, только намного резче и горше.

Щедрость и уступчивость не в состоянии вернуть того, чего, в сущности, никогда и не было. А попреки и угрозы и подавно.

Не удивительно, что Шлиман все больше энергии отдает делам. Они поглощают и то время, которое при иной семейной жизни оставалось бы свободным.

Осенью 1854 года Восточная война разгорелась с новой силой. В это время Шлиман был на Амстердамском аукционе по продаже индиго. Весь свой наличный капитал — сто пятьдесят тысяч талеров — он вкладывает в красящее вещество, которое из-за вызванной войной блокады всех русских портовых городов наверняка очень подскочит в цене.