Все это, ясное дело, порядком раздражало Фрэнка и вдохновляло на злые шуточки (“По всему видно, сектанты, думают, что технический прогресс – это от дьявола, а в полнолуние распевают гимны комнатным цветам. Если вдруг затеют оргию, не волнуйся, я тебя вытащу; вряд ли тебе бы понравилось, с такими-то чудиками! Где это видано – в доме нет телевизора?”). Я не признавалась ему, но чем дальше, тем сильнее меня притягивала их странная жизнь. Дублин в наши дни живет на бешеных скоростях – все спешат, толкаются, боятся остаться за бортом, – каждый стремится заявить о себе во весь голос из страха исчезнуть. После операции “Весталка” я тоже неслась сломя голову, страшась притормозить, и поначалу вальяжность и безмятежность этой компании – вышивают, прости господи! – были для меня как пощечина. Я уже забыла, как можно мечтать о такой жизни – неспешной, приятной, с необъятными горизонтами и собственным ритмом. Их дом и их жизнь обдавали прохладой, как колодезная вода, как тень от дуба в знойный полдень.

Днем я тренировалась: отрабатывала почерк Лекси, ее походку, говор (на мою удачу, у нее оказался почти незаметный, чуть старомодный дублинский акцент – скорее всего, подслушанный у диктора на радио или телевидении, очень похожий на мой), оттенки голоса, смех. Когда у меня впервые получилось засмеяться как она – по-детски, взахлеб, с визгом, будто от щекотки, – я перепугалась до смерти.

Ее версия Лекси Мэдисон, к счастью, немного отличалась от моей. В прежние времена, в Университетском колледже Дублина, Лекси у меня была веселой, беззаботной, компанейской, всегда в гуще событий – ничего темного, непредсказуемого, чтобы не отпугнуть дилеров и клиентов. Мы с Фрэнком, по крайней мере вначале, воспринимали ее как наш личный высокоточный инструмент, созданный с определенной целью, полностью нам подвластный. У нашей же таинственной незнакомки Лекси вышла более взбалмошной, ветреной, более своенравной, капризной. Не девушка, а сиамский котенок: с друзьями игривая, озорная, шумная, а чужим может показать коготки, и я досадовала, что не могу распутать этот клубок, выяснить, чего она хотела, с какой целью создала эту новую личность.

Я не исключала, что лезу в дебри и никакой цели она не преследовала, просто была самой собой. Как ни крути, месяцами ходить в чужой шкуре не так-то просто, знаю по себе. Но при мысли о том, что она показывала товар лицом, простите за дурной каламбур, делалось страшновато. Что-то мне подсказывало, что недооценивать эту девушку – большая, большая ошибка.

География в сочетании с едой подействовала умиротворяюще, недаром Фрэнк выбрал китайскую кухню, разве можно нервничать, наевшись курицы с лимоном?

– А вот, – Фрэнк сгреб вилкой остатки риса, а свободной рукой ткнул в карту, – заправка на ратоуэнской трассе. Открыта с семи утра до трех ночи, там продают сигареты и бензин местным, которым ни то ни другое не по карману. Ты иногда туда бегаешь за сигаретами. Добавки?

– Нет, хватит с меня. – Я не удивлялась собственной умеренности, а ведь прежде была прожорлива как лошадь, Роб вечно поражался, сколько я могу умять, но операция “Весталка” мой аппетит приструнила. – Кофе хочешь?

Кофе уже варился на плите, у Фрэнка под глазами взбухли такие мешки, что впору детей пугать.

– Да, и побольше. Нам еще работать и работать. Опять бессонная ночь впереди, крошка.

– Да неужели? – отозвалась я. – А Оливия, кстати, не против, что ты у меня ночуешь?

Это, наверное, я напрасно – Фрэнк, чуть помедлив, отодвинул тарелку, и сразу стало ясно: и у него с семейной жизнью труба.

– Прости. Я не хотела…

– Не виляй.