Упрямо отказывается от лечения, от утешения и поддержки, думает, что будет жить вечно. Но в один прекрасный день она сломается. Когда-нибудь они все не выдерживают. И я безропотно отпущу ей все ее грехи. Буду скорбеть о ней, несмотря на все ее заблуждения, гордыню, заносчивость. В итоге она падет к моим ногам, топ pere. В конечном счете все они будут в моей власти, разве нет?
Глава 11
20 февраля. Четверг
Я ждала ее. Клетчатый плащ, волосы туго зачесаны назад, руки проворные и нервные, как у опытного стрелка. Жозефина Мускат, женщина с карнавального шествия. Она дождалась, когда мои завсегдатаи – Гийом, Жорж и Нарсисс – покинули шоколадную, и вошла, держа руки глубоко в карманах.
– Горячий шоколад, пожалуйста, – заказала она, уткнувшись взглядом в пустые бокалы, которые я еще не успела убрать, и неловко села на табурет за прилавком.
– Сию минуту. – Я не стала уточнять, как приготовить для нее напиток, – налила на свое усмотрение и подала с шоколадной стружкой и сбитыми сливками, положив на край блюдца две кофейные помадки. С минуту она, прищурившись, смотрела на бокал, потом робко прикоснулась к нему.
– На днях, – заговорила она неестественно беспечным тоном, – я была у вас и забыла заплатить. – Пальцы у нее длинные и, как ни странно, изящные, несмотря на мозолистые подушечки. В непринужденной обстановке ее лицо несколько утратило тревожное затравленное выражение и кажется почти красивым. Волосы у нее мягкого каштанового оттенка, глаза золотистые. – Прошу прощения. – Она почти с вызовом бросила на прилавок монету в десять франков.
– Ничего страшного, – с беззаботным равнодушием ответила я. – С кем не бывает.
Жозефина подозрительно взглянула на меня и, убедившись, что я не рассержена, чуть расслабилась.
– Вкусно, – похвалила она, глотнув из бокала шоколад. – Очень вкусно.
– Я сама готовлю, – объяснила я. – Из какао тертого, еще не разбавленного какао-маслом, которое добавляют для того, чтобы масса затвердела. Именно так столетия назад пили шоколад ацтеки.
Жозефина вновь подозрительно покосилась на меня.
– Спасибо за подарок, – произнесла она наконец. – Миндаль в шоколаде. Мои любимые конфеты. – И вдруг заговорила быстро, отчаянно, захлебываясь словами: – Я не хотела. Просто они обсуждали меня, я знаю. Но я не воровка. Это все из-за них… – тон презрительный, уголки губ опущены в гневе и самобичевании, –…из-за стервы Клэрмон и ее подружек. Лгуньи. – Она опять посмотрела на меня, дерзко, словно бросая вызов. – Говорят, ты не ходишь в церковь. – Голос у нее звенящий, слишком громкий для маленького помещения шоколадной, оглушает нас обеих.
Я улыбнулась.
– Совершенно верно. Не хожу.
– Значит, долго здесь не протянешь, – заявила Жозефина все тем же ломким, срывающимся голосом. – Они выживут тебя отсюда, прогонят, как прогоняют всех, кто им не нравится. Вот увидишь. Все это… – нервным жестом она показала на полки, коробочки, сооружения в витрине. – Ничего тебя не спасет. Я слышала их болтовню. Слышала, что они говорили.
– Я тоже. – Из серебряного чайника я налила себе маленькую чашку шоколада – черного, как «эспрессо», – и помешала маленькой ложкой. – Но я не слушаю, – спокойно сказала я и, отпив из чашки, добавила: – И тебе не советую.
Жозефина рассмеялась.
Мы обе замолчали. Прошло пять секунд. Десять.
– Говорят, ты ведьма. |