– Ух-ху… – кисло прокомментировал Марах. Филин был в курсе моих бессонниц. И, как ни странно, их не одобрял.

Мысли беспокойно вертелись вокруг работы в департаменте Ловчих.

В Иноземном ведомстве не знают, что у меня нет магии. Если бы знали – точно завели бы на эту тему разговор. А так все ходят с лицами шито-крыто, и – да, дело пахнет жареным. Рано или поздно они выяснят правду, и тогда мне не поздоровится.

Воспоминания неминуемо соскользнули в омут того проклятого июньского дня.

Я со стоном закрыла лицо руками. В глазах защипало – как всегда, когда речь идет об инциденте. Иногда мне кажется, что эта плаксивость – главная причина того, что мои родители согласились на переезд в далекую Тилирию.

Они не могли меня больше видеть. Я ведь раскисаю очень быстро. А у моих ближайших и дражайших сердца разрываются от такой картины. Особенно у папы.

Это в его лаборатории случился взрыв.

Надо сказать, что меня с детства завораживал подвал нашего дома. Мой отец – его зовут Инри – алхимик, за которого дерутся королевские дворы всего мира. Но пока я была ребенком, он брал контракты только в Шолохе.

На семейных встречах запрещалось обсуждать работу – мама считала, что так мы сохраним «нормальный климат» в доме. Как следствие, папины склянки манили нас с сестрой куда больше, чем могли бы.

Мы фантазировали, что он разрабатывает сложнейший эликсир, который даст человеку божественную силу и наконец-то сделает левитацию возможной. Когда отец уединялся в своей подвальной лаборатории, мы все норовили подглядеть. Но мама отлавливала нас на полпути и оттаскивала прочь, лупя мокрым полотенцем.

И вот годы спустя Дахху, Кадия и я получили дипломы и, как все нормальные выпускники, отправились кутить.

Я плохо помню ту ночь. Мелькают какие-то разрозненные картинки: Кадия, голышом прыгающая в Нейрис со скалы; наш тяжелый топот и мои разрывающиеся легкие при побеге от стражей; Дахху, клянущийся, что теперь-то начнется настоящая жизнь. Теперь нас, подруга, никто не остановит. Мы свободнее самих богов-хранителей!

Мы были пьяны и счастливы. На рассвете я стояла посередине Лоскутной площади, той, что напротив департамента Ходящих, и бесстрашно кричала охраняющим вход химерам, что сочиню заклинание, которое отпустит их на все четыре стороны с этого грустного поста. Кадия ржала, как конь, и все пыталась не уронить саму себя с высоты каблуков. Дахху мечтательно пялился в никуда, как у него это принято.

Утром я кое-как добралась до родительского дома. Найдя ключи и открыв дверь, я поняла, что там никого нет. Родители уже были на службе, сестра – в Академии.

«Лаборатория!» – подумала я с ликованием и почти кубарем скатилась в подвал.

Заветные скляночки, реторты, порошки и ступки, казалось, приветливо улыбались мне. Я благоговейно читала названия на этикетках, легонько потряхивала туманные капсулки, растирала между пальцев трехглавые мхи и, казалось, была счастливее, чем когда-либо. А потом обнаружила, что потолок лаборатории разрисован картой звездного неба. Это было восхитительно.

Я пялилась на него так долго, что у меня заболела шея. Тогда я решила добавить еще красок своему восторгу. А именно: начала крутиться вокруг своей оси, представляя, что я в самом сердце вселенной, медленно вращающейся вокруг меня.

Как оказалось, мой вестибулярный аппарат никуда не годится.

В какой-то момент меня занесло, я споткнулась и, размахивая руками, будто ветряная мельница, рухнула вниз и вбок. Прямо на маленькую этажерку багряного цвета.

В ней, как выяснилось на практике, хранились пороховые элементы и порошковый огонь. Мой папа не слишком-то соблюдал принцип товарного соседства…

Взрывом разнесло весь подвал и половину первого этажа.