— А что происходит с самками, если оба самца погибают?

— Они просто уходят. Бродят по холмам, пока не найдут нового хозяина.

На моих глазах олень решил проявить свою власть. Несколько самочек отбились от стада, и он тут же ринулся к ним, угрожающе наклонив голову с великолепными рогами. Вся его поза красноречиво говорила: «А ну-ка, быстро на место! Девушки должны держаться в куче». Восстановив порядок, олень гордо вернулся на прежние позиции.

— Ай да красавец! — восхищенно прошептал сэр Джон. — Крупный парень!

С этого момента и началась собственно охота. Оставив позади егерей и пони, мы с моим другом выступили в погоню.

Процесс занял у нас два часа — два часа утомительного, но захватывающего преодоления трудностей. Если вы наивно полагаете, будто охота на оленя заключается в том, чтобы обнаружить его местоположение, осторожно пройти милю или две, а затем просто подстрелить лесного красавца, мой вам совет: попробуйте все это проделать. А я на вас посмотрю. Нет, в этом деле (как и в охоте на лис) необходим особый дар предвидения. Охотник должен быть всегда на шаг впереди жертвы. От него требуется заранее (и с приличной долей вероятности) предугадать, как именно поведет себя животное примерно в трех сотнях неожиданных ситуаций. Каждая пара рогов — это беспроводная антенна, которая таинственным образом доставляет своему хозяину последние сводки событий с окрестных холмов.

Охотнику вовсе не обязательно «засветиться», чтобы олень узнал о его приближении. Ведь это животное — просто комок обостренных нервов и инстинктов. Олень чувствует опасность за милю, если не больше. Так что у неуклюжего охотника нет никаких шансов. Более того, успех предприятия зависит от массы случайных факторов. Охотник может все делать правильно, оставаться невидимым и неслышимым, и ветер будет дуть в нужную сторону, но какое-то малейшее дуновение отразится от края скалы и донесет запах до настороженного оленя. А далее — только его и видели…

Незаметно я проникся азартом преследования. Были моменты, когда требовалось падать ничком в лужу холодной болотной воды; порой приходилось неподвижно лежать, уткнувшись лицом в подкованные стальными гвоздями подошвы впереди идущего егеря; иногда мы застывали, не смея вздохнуть, чтобы не потревожить ненадежный камень, который мог ухнуть в глубокий овраг и стать причиной лавины, а следовательно, и краха всей охоты сэра Джона.

Наконец-то — после двух часов перешептываний и подглядываний, передвижения ползком и лежания в ржавых лужах — мы, вымокшие насквозь, усталые и голодные, размазывая кровь из случайных царапин, добрались до вершины холма и оказались на расстоянии выстрела от нашей добычи. На последнем этапе нам пришлось подниматься по некоему подобию узкой лощинки, а попросту говоря — расселины в склоне холма, забитой буреломом и валежником, оставшимся с прошлой зимы.

Неимоверным усилием воли сэр Джон сдерживал возбуждение. Его голубые глаза приобрели стальной оттенок. Уж не знаю, каким образом ему удавалось хранить достоинство на протяжении всех наших мытарств. Лично мне он виделся старшим офицером командной ставки, замыслившим отчаянную операцию на нейтральной территории. Вслух не было сказано ни слова. Со своими ловчими он объяснялся кивками, быстрыми взглядами, движением бровей.

И вот мой друг взял в руки заряженную винтовку. Наступил волнующий миг — венец напряженнейшего дня. В тот миг я готов был признать: да, сэр Джон заслужил своего оленя. Едва удержался, чтоб не нацарапать на случайном конверте: «Вперед и вверх, и да поможет вам Бог». Однако одного взгляда на сосредоточенное лицо моего друга хватило, чтобы оставить мысль о подобном мальчишестве. Вокруг царила гробовая тишина, ветер по-прежнему дул в нашу сторону.