|
Жители окрестных деревень с удивлением наблюдали, как распухшее неподъемное тело выгружали на ночлег возле сельских постоялых дворов, как этот безобразный старик с трудом ковылял к дверям: и хотя конвойные драгуны вынуждены были поддерживать его с обеих сторон, злобные старческие глаза беспокойно шарили по толпе, выискивая хорошенькие девичьи лица. По прибытии в Сент-Олбанс он повстречался в «Белом олене» со старым знакомым, который тут же углем набросал его портрет на листе бумаги. Вы, наверное, уже догадались, что этим знакомым был Хоггарт. Его набросок пользовался такой популярностью (и расходился с такой скоростью), что печатникам приходилось работать день и ночь, дабы удовлетворить спрос на портрет злодея Ловата.
На суде Ловат держался с насмешливым достоинством, отпускал шуточки в адрес судей, в частности, высказывал предположения, сколько им заплатили за нужный приговор. Когда повозка с осужденным медленно катила к месту казни, какая-то злобная старуха приблизилась к ней и выкрикнула Ловату в лицо: — Ужо тебе сейчас отрубят голову, старый уродливый шотландский пес! На что лорд Ловат с полным самообладанием ответил: — Все так и будет. Истину вещаешь, уродливая английская шлюха. Вокруг эшафота колыхалось море взволнованных, любопытных лиц. — Отчего такая шумиха? — с усмешкой поинтересовался приговоренный. — Неужели все эти люди горят желанием увидеть, как снимут седую голову с туловища, неспособного самостоятельно преодолеть три ступеньки на плаху? Давка была такая, что под напором толпы эшафот рухнул. Это вызвало новую злорадную усмешку со стороны Ловата. — Ну правильно, — прокомментировал он. — Чем больше бед, тем успешнее потеха! Он проверил лезвие топора, придирчиво оглядел собственный гроб и, как положено, расплатился с палачом. Затем с очередной цитатой из Горация: «Dulce et decorum est pro patria mori» положил голову на колоду, и палач одним махом отсек ее. Лорд Ловат стал последним человеком, обезглавленным в Англии. В 1815 году умер последний потомок Ловата, и его земли перешли к Фрэзерам из Стрихена — тем самым, из которых происходит нынешний лорд Ловат.
Я распростился с утопавшим в зелени замком Бофорт и, пройдя по мосту Ловата, попал в очаровательную деревушку Бьюли. Первый встреченный мною человек, как водится, оказался не местным, зато второй порадовал меня новыми подробностями из жизни лорда Ловата. С его слов выходило, что после куллоденской катастрофы Ловат едва успел ускользнуть из лап Камберленда. Якобы, сидя на носилках, он оглянулся и увидел, как горит его замок, подожженный людьми герцога. Если это и неправда — тут я затрудняюсь сказать, — то, значит, порождение людской молвы. И я подумал, сколько же легенд оставил после себя сей непостижимый человек. Эти истории живут веками в краю Фрэзеров, они передаются из уст в уста, но увы, скорее всего так никогда и не будут напечатаны.
2 Джон-о’Гроутс отстоит от Инвернесса на 153 мили, и дорога почти все время тянется вдоль побережья. С географической точки зрения здешняя береговая линия является почти точной копией шотландского побережья от Данбара до Питерхеда. Надо только сменить глубокие Ферт-оф-Форт и Тэй на Ферт-оф-Морей и Дорнох, и плавная прямая линия Данди — Питерхед практически продублирует береговую линию на участке от Бонар-Бриджа до Джон-о’Гроутс. На этом, однако, сходство и кончается. Вместо плодородных приморских долин Файфа, Энгуса, Кинкардина и Абердиншира здесь, на севере, простираются бурые вересковые пустоши и могучие холмы Росса и Сазерленда, вздымающиеся почти у самой кромки моря. По мере продвижения в глубь суши холмы уступают место безлюдным оленьим заповедникам, которые тянутся на многие мили. Ближе к северу это редколесье разнообразится небольшими очаровательными гленами и реками. |
