Они вошли в директорский кабинет, и Чепурной с порога повторил ту же фразу про эксперта, представляя Веру руководителю музея. Директор, Никита Самсонович с интересной фамилией Горячий, крупной лепкой лица смахивал на Карла Маркса, если б у того сбрили усы и бороду, и вообще был довольно крупным мужчиной. Сообщению о появлении в музее эксперта фирмы «Игра» он не обрадовался. «С тобой мы после поговорим, когда дозреешь!» — подумала Вера, а вслух сказала:

— Извините! Мне хотелось бы пройтись по залам! А вы, Олег Аскольдович, пока без меня…

Ей было совершенно безразлично удивление обоих мужчин. Она никогда не теряла ни секунды времени на лишние, с ее точки зрения, телодвижения, поэтому извинилась и вышла. Лученко решила, пусть Чепурной сам попыхтит, объясняя директору музея, кто она да чем тут будет заниматься. Она с ним поговорить еще успеет. А начинать надо, само собой, с секретарши.

Но той на месте уже не оказалось — видно, побежала выполнять просьбу Чепурного. Или распоряжение? Что ж, понятно, у кого деньги, тот и главный. В таком случае, нужно разговаривать с рядовыми сотрудниками этого храма искусства.

С такой скоростью в провинциальный город N не въезжали еще никогда. Черный джип, а за ним микроавтобус неслись по грунтовой дороге, по зажатой заборами узкой улице. За торопливым автомобилем поднималась густая туча серо-желтой пыли. Из-за заборов раздался вначале нерешительный лай, потом все более уверенный — лохматые охранники мгновенно опознали приезжих и «передали» соседям, как эстафету. Лай пологой волной проводил джип до перекрестка, где местный краеведческий музей врос в небольшой фруктовый садик. Джип остановился у крыльца, и лай затих, растворился в пасторально-хуторском пейзаже: артезианская колонка в зарослях мальв, местная девушка пронесла в ведре воду, расплескивая влагу на свои босые ноги. На велосипеде проехали парни с удочкой, тетка протащила мимо колонки равнодушную корову.

Один журналист, поездивший по Европе, заметил, что когда коровы становятся красивее женщин, так и знай: начинается заграница. А вот когда коровы так же спокойны, красивы и задушевны, как местные поселяне и поселянки, знай — ты в провинции. В провинции наша беспокойная нервная цивилизация не свирепствует, она раскалывает вам голову только в крупных городах. В городе N она отдыхает. Лихорадочная столичная озабоченность в городе N отпускает сразу на маленьком вокзальце, где всех приезжающих встречает какой-нибудь памятник, сидящий или стоящий, как все памятники, в неизбежно задумчивой позе. И погружаешься в первобытную жизнь маленького поселения с его хатами, птичьими дворами, огородами, свиньями, коровами, козами…

Из джипа и микроавтобуса вышли трое мужчин городского вида в идеально сидящих костюмах, белых рубашках и галстуках. Покашляли, сплевывая пыль, оглянулись. Город N сразу распахнулся взгляду, потому что он был весь — в ширину. Это вам не вертикали столицы! Там взгляд упирается то в холмы, то в бетонно-стеклянные многоэтажки. А здесь взгляд не упирается, он скользит поверх, фокус не наводится на резкость, а размывается вдали и сразу расслабляет приехавшего.

Но трое мужчин расслабляться и не думали. Один с дипломатом в руке поднялся по деревянным ступеням и вошел в музей. Двое оставшихся сразу стали доставать из микроавтобуса какие-то плоские ящики, рулоны бумаги, бухты веревки. Второй из приезжих, мужчина квадратной ширины, румяный и веселый, с приплюснутыми ушами бывшего борца, легко ворочал здоровенные ящики. Третий, помрачнее лицом, помогал первому мало, он стрелял вокруг умными острыми глазками. Но напрасно стрелял — провинциальный покой и тишина снова пали на сонный городок и поглотили его.

Внутри музея чиновника встретил директор, Иван Степаныч — худой, неторопливый, морщинистый и коричневый.