«Природа не что иное есть, как высочайшая Воля Божия», — преодолевая рвотные позывы, читал он в третьем журнале.

«Вселенная одушевляется Божественным могуществом, всеобщим Духом жизни, проникшим во все ея части, которые Им единственно существуют, движутся и живут», — безапелляционно заявлялось следующим нравоучением.

А когда он наконец начал сваливать все это в коробку для мусора, обнаружились две книги в сафьяновом переплете. Алек вытянул пухленькие томики и прочитал английские названия: «Математические начала натуральной философии», Лондон, 1687 год, и «Оптика», Лондон, 1704 год. Он до сих пор помнил охвативший его озноб. Вот этим, «унаследованным» от Института кибернетической физики книгам, похоже, и впрямь не было цены…

Алек выглянул в окно и окинул взглядом огромный двор института. Разумеется, книгам была цена. Как и всему, чего достигал его взгляд. Единственное, чему и впрямь не было цены, был он сам — Алек Савельевич Кантарович.

Это и впрямь было так, прежде всего потому, что Алек превосходно умел заглянуть в суть. По мере того как Алек втягивался в работу института, он все лучше понимал, что здесь происходит. Он уже различал группировки внутри коллектива и довольно быстро вычислил их негласных лидеров. К одним из самых ярких, например, вопреки своей маслено-колобковой наружности относился профессор Смирнов. Алек любил захаживать к нему, принося с собой то коробку шотландских бисквитов, то бутылочку коньяка тридцатилетней выдержки. При этом шутил:

— Николай Иванович, по кораблю и фарватер. Вы более тридцати лет на этом посту, вам и коньяк пить тридцатилетний.

— Ах, Алек! Вы, как всегда, элегантны и учтивы. Смотрите, а то прознает об этом Рунге. — Смирнов шутливо грозил пальцем молодому коммерсанту. А тот охотно подыгрывал, изображая испуг:

— Ой! Николай Иванович, не губите! — и тут же хитро добавлял: — Не губите мой бюджет! Где же я найду коньяк столетней выдержки?

И оба радостно хохотали. Возраст вице-президента Академии наук, который считался почетным ректором института, всегда был предметом особых насмешек. Впрочем, как и его опрометчивая последняя женитьба на молоденькой, и его привычка везде ходить в бабочке и беретке. А между тем Николай Иванович был очень толковым ученым и не зря уже в тридцать один год был лауреатом Государственной премии. Да, премия эта в еще не развалившемся СССР была одной из последних, но диплом гордо украшал потрескавшуюся стену его рабочего кабинета.

Постепенно Алек нашел подход ко всем ведущим ученым института — вполне заслуженно. В считаные месяцы он издал около двух десятков книг профессоров НИИ и заработал репутацию благодетеля, который превращает годами наработанные умственные мозоли в живые бумажные деньги, на которые можно купить хорошую еду, прекрасную выпивку, путевку в Сочи, компьютер, наконец. Ну а профессор Смирнов, поставивший рекорд по изданным в конторе «Научная мысль. XXI век» работам, умудрился даже купить автомобиль. Не новый, но все еще прекрасный «Вольво-240». Плюс именно ему выпало счастье попасть в загранкомандировку в Англию. Вот уж действительно, «деньги к деньгам».

Единственный человек в институте, так и оставшийся тормозом прогресса, — вероятно, в силу полной неспособности к творчеству, — был Борис Черкасов, полковник действующего резерва госбезопасности и проректор по режиму. Нет, особых проблем он Алеку не доставлял, но от профессионально тяжелого взгляда Черкасова у Алека порою подкашивались ноги. Он пронизывал его, как меч на известной эмблеме, — Кантарович чувствовал это просто физически!

Алек зло усмехнулся. Зам по режиму замечательно принимал подношения издателя, большей частью спиртосодержащие, но делал это с видом большого одолжения — мол, так и быть, возьму твою бутылку, чтоб не выбрасывать.