— Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… — сказал он главное, — явно перегнул…

Алек закивал головой:

— Вы совершенно правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас — полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова…

При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.

— Что там еще? — поморщился он. — Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?

Алек закивал и принялся объяснять:

— Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже — подтвердить, — тут же поправился Алек.

Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…

— Так, — сурово прокашлялся он, — и что же вы хотели подтвердить?

— Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, — пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.

— А что сказал ученый совет? — поправил очки Рунге. — Напомните.

— Ученый совет, прошедший… — Алек открыл папку и сверил дату, — две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.

Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.

— Что это значит?! Это как понимать?! — ткнул он пальцем в красные линии и кресты: художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.

— Как видите, — Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. — Такое вот отношение к делу…

Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.

— Кто это сделал?!

Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.

— Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.

Игрушки

Алек видел, что Рунге растерялся. Он, конечно же, имел право отменить любое решение своего зама, даже по режиму. Но, с другой стороны, он определенно побаивался, и даже не столько прямой ссоры, сколько возможных последствий жалобы Черкасова своим «другим» начальникам. Слово «Лубянка» никогда академику не нравилось.

«Пора», — понял Кантарович и аккуратно пришел на помощь:

— Насколько я понял из нашей беседы, Черкасов не против указанных публикаций в целом…

— Правда? — Взгляд ректора вспыхнул явной надеждой на благополучное разрешение назревающего конфликта.

— Да-да. Он сказал, что очень прислушивается к вашему мнению и уважает решение ученого совета, — безбожно врал Алек.

Старый академик залился краской и удовлетворенно причмокнул.

— Это хорошо. Правильно.

Алек убедился, что ничего более сказано не будет, и перешел к решающей фазе своего плана:

— Но он, как и всякий неспециалист, не совсем понимает отдельные значения и термины.