В общем, случилось так, что Баурджин-Дубов из врага превратился в преданного соратника Темучина, распутав гнусную паутину предательства, сотканную обворожительной цзинской шпионкой Мэй Цзы. За что и был жалован немалым кочевьем, ну и титулом нойона – степного князя – в придачу.

Правда, наслаждаться покоем долго не пришлось – Темучин вовсе не забыл умного и предприимчивого соратника, периодически поручая ему то или иное дело. Вот как сейчас…

Вернее, не сейчас, а еще в июне…

Глаза и уши хана

Июнь 1201 г. Восточная Монголия

Столетия качались за плечами.

Какие маки цвели в долине! Рассыпанные крупными ярко-алыми звездами по зеленому склону холма, они – да и не только они, вообще весь пейзаж – казались сошедшим со знаменитой картины Клода Моне, которую Дубов видел сразу после войны в Париже, когда гулял там со своей будущей женой Татьяной. Картина так и называлась – «Дикие маки». Вот уж, действительно, дикие – трепетали на ветру огненно-красными гривами, словно тахи – вольные лошади пустыни.

Стоял та чудеснейшая пора – самое начало лета, – когда долины и сопки расцветают после зимней спячки, покрываясь густой высокой травою и сверкающим многоцветьем. Синие колокольчики, небесно-голубые васильки, трехцветные, желто-бело-фиолетовые фиалки, сладко-розовые копны клевера, пурпурный иван-чай, ромашки, одуванчики, незабудки, покрытые бело-розовыми цветками кусты шиповника, и, конечно, маки… Баурджин специально сделал крюк, проехав по склону сопки – полюбоваться. Вот еще бы домик добавить на горизонте у леса, да женщину с зонтиком – и точно, Клод Моне – «Дикие маки»! Все похоже – и яркие цветы в густо-зеленой траве, и редколесье на горизонте, вот только небо… У Моне – облачное, с небольшими проблесками синевы, а здесь – насыщенно-голубое, чистое, прозрачное и высокое. Хорошее небо! И солнце…

Спешившись, Баурджин наклонился к цветам, понюхал. И краем глаза заметил какое-то движение на склоне холма. Выпрямился, приложив ладонь к глазам, увидев скачущего во весь опор всадника на белом коне. Точнее, всадницу в темно-голубом дээли с темно-каштановой гривой непослушных волос, развевающихся за плечами, словно боевое знамя. Дээли по-мужски охватывал пояс – хотя обычно женщины ходили неподпоясанные, – за спиной виднелся охотничий лук.

Баурджин улыбнулся, узнав жену. Другой бы на его месте забеспокоился – с чего бы ей так нестись, может, случилось что? – однако молодой нойон прекрасно знал, как любит скорость его женушка ничуть не меньше, чем любой воин.

– Хэй, Джэгэль! – улыбаясь, Баурджин помахал рукой.

Осадив лошадь на полном скаку, Джэгель-Эхэ спрыгнула в траву:

– В нашем кочевье гости, муж мой!

– Гости?! Вот так радость! – Нойон крепко обнял жену и поцеловал в губы. – И кто же к нам пожаловал? Погоди, не говори – сам угадаю… Ммм… Кооршак вернулся с дальнего кочевья?

Джэгэль-Эхэ подбоченилась:

– Нет, не угадал!

– Тогда… Гамильдэ-Ичен!

– Гамильдэ? – Женщина хохотнула. – Какой же это гость? Это свой.

Баурджин задумчиво почесал затылок:

– Ну, тогда… Ха! Неужели – мой анда Кэзгерул Красный Пояс? Собрался-таки наконец нас навестить.

– Жаль, конечно, но это не он.

– А! Никак сам Боорчу-хан пожаловал – он давно грозился приехать на первую стрижку. А что, уже пора подстригать нашего Алтан Болда? Жаргал – точно еще не пора, мала слишком.

– Да и Алтан Болд еще не слишком взрослый для первой стрижки.

Алтан Болд…

Баурджин улыбнулся.