Заплывший глаз плохо видел. Джосс болезненно щурился.

— Это еще что за штука?

— Это крест Андреа.

— Да ну его к черту! — сказал он. — Подложи под меня еще подушек, будь добра. Никогда не умел пить виски лежа.

Подобрав с пола несколько подушек, я подложила их ему под спину. Сесть ему оказалось мучительно больно, и у него вырвался стон.

— Ты ничего?

— Конечно, ничего. Где ты нашла эту штуку?

— Я уже сказала. На полу.

— Она заявилась сюда сегодня вечером. Сказала, что была в кино. Я работал внизу, доканчивал полки. Я сказал ей, что занят, но она все равно поднялась сюда, как будто не слышала. Я тоже поднялся вслед за ней и велел ей идти домой. Но она не уходила. Сказала, что хочет выпить, поговорить со мной… ну, ты знаешь всю эту околесицу.

— Она и раньше здесь бывала.

— Да, была один раз. Утром. Я пожалел ее, угостил кофе. Но сегодня вечером мне было некогда, недосуг болтать с ней, и жалости она не вызывала. Я сказал, что пить не хочу. Велел отправляться домой. А она заявила, что не хочет домой, что все ее ненавидят, никто не желает с ней разговаривать. Что я единственный, с кем можно поговорить, единственный, кто ее понимает.

— Может быть, это правда.

— Ну так вот, я ее жалел. Позволял ей приходить и мешать мне, когда я работал в Боскарве, что же мне еще оставалось делать, не вышвыривать же ее всякий раз из комнаты…

— Но сегодня вечером ты, кажется, сделал именно это? Вышвырнул ее?

— Ну, это слишком громко сказано. Но в конце концов мне надоело слушать весь этот бред, надоело ее ни на чем не основанное убеждение, что я только и мечтаю затащить ее в постель. Я потерял терпение и не стал этого от нее скрывать.

— И что было потом?

— Чего только не было! Крики, слезы, обвинения, классическая истерика. Какими только словами меня не честили. И даже пощечины давали. Целая серия пощечин. Вот тут я все-таки и прибегнул к силе. Я выставил ее на лестницу, а вслед за нею полетели ее плащ и эта ее мерзкая сумочка.

— Андреа не пострадала?

— Нет, но, должно быть, я ее испугал, потому что она кинулась от меня как сумасшедшая. Я услышал, как застучали по ступенькам тяжеленные бутсы, которые она носит, а потом она, наверное, поскользнулась, потому что раздался ужасный грохот, как будто последние несколько ступенек она пересчитала. Я крикнул ей вниз, желая убедиться, что ничего страшного не произошло, и услышал, что она выбежала из магазина, хлопнув дверью, из чего я понял, что все в порядке.

— А могла она ушибиться? Поставить себе синяк на лицо, когда упала?

— Да. Думаю, могла. Там, внизу, на нижней площадке, стоит ящик с фарфором. Она могла наткнуться на него. А почему ты спрашиваешь?

Я рассказала. Когда я кончила свой рассказ, он издал свист — протяжный и недоверчивый. Но он и рассердился тоже.

— Вот сучка! Думаю, она нимфоманка. А ты как считаешь?

— По-моему, это не подлежит сомнению.

— Она все толковала о каком-то парне по имени Данус, вдавалась во всякие мерзости, интимные детали. И еще имела наглость рассказывать всем и каждому, кричать на всех углах, что я пригласил ее в кино. Да я с ней на помойку постеснялся бы сходить! А как, кстати, она сейчас?

— Ее уложили в постель. Молли вызвала доктора.

— Если он не даром получил свой диплом, то определит у нее самоиндуцированную истерию и отправит ее назад в Лондон. Чтобы не путалась у всех под ногами.

— Бедная Андреа! Она так несчастна!

Как будто повинуясь неодолимому порыву, он протянул руку и дотронулся до моих волос.