– Мы вон из тех кустов вышли, как было все обговорено, – рассказывал боец с перевязанной рукой. – Тихо шли, почти крались. Тут кто-то закашлялся, и сразу ракета. Или вначале ракета, а потом кашлять начали.

– Ладно, помолчи, – оборвал я возбужденного словоохотливого бойца. Он был доволен, что легко ранен, «смыл вину» и вернется в свою часть.

А я увидел тело капитана Чеховских. Погибшие штрафники автоматически восстанавливались в прежних званиях и должностях. По крайней мере, его семье будет полагаться офицерская пенсия, за которую мой замкомвзвода заплатил жизнью.

Из рассказа бойцов выяснилось, что двигались двумя группами.

– Я еще три гранаты бросил, – докладывал он. – Из окопа куски летели. А раненым нашим я уйти разрешил. Их четверо было. Остальных насмерть убило.

– Молодец, Сайфулин. Напишу представление о досрочном снятии судимости.

– Спасибо, если не врешь, – очень серьезно ответил башкир.

А бойцы дружно заржали. Сейчас они могли смеяться. Чего не смог сделать старлей-замполит, сделал пастух Сайфулин. Если бы не он, все сорок человек здесь бы остались. Для немецкого «машингевера» – несколько минут работы. Может, на этот раз не прицепятся, что замполит погиб от пулеметной очереди в спину. Как вел немец свой МГ-42, так и отпечаталась косая строчка на уровне лопаток. Я достал из кармана замполита окровавленные документы, партбилет, отвинтил орден. У Ивана Чеховских никаких документов, кроме копии приговора трибунала, не было. Лишь два залитых кровью письма из дома и фотографии семьи. Прощай, Ваня. Вас всех похоронят позже, где-нибудь на бугре, в братской могиле. А нам надо возвращаться.

Через три часа саперы навели временный мост из толстых бревен, перекрыв шестиметровый провал. Пруд у хуторка обмелел, но вода продолжала идти, затопляя низину. По мелководью бродили мальчишки, ловили корзинами рыбу. Приехала полевая кухня. Малышкин с перевязанными руками (посекло осколками гранаты) ел вместе со мной, Михаилом Злотниковым и старшиной. В компанию взяли еще одного старшину, командира саперов. Каша с мясом, трофейные консервы, водка, шнапс. Погибших унесли на бугор за дамбу, где рыли братскую могилу.

Потери рота понесла большие: восемьдесят человек убитыми и сто шестьдесят ранеными. В строю осталось сто тридцать человек. А когда штрафники воевали малой кровью? Михаил Злотников потерял больше всех бойцов. Не меньше десятка подорвались на минах, многих в упор расстреляли из пулеметов, когда взвод карабкался вверх по склону. И раненые у него были самые тяжелые. Некоторым бойцам, наступившим на мины, разорвало не только ноги, но и мошонки. Один застрелился, как только увидел, что с ним сделала немецкая мина. Возбужденный после боя, невесть как уцелевший Михаил, крепко хватив, начал было рассуждать насчет сделанных ошибок.

– Брось, Миша, – оборвал его Малышкин. – Я не господь бог все наперед видеть. Так получилось.

Выпили за упокой души Ивана Чеховских. Капитана Красной Армии, смелого командира и хорошего человека. Отставив пустую кружку, Малышкин кивнул на Андрюшку Усова, пристроившегося с котелком поодаль.

– Две атаки малец пережил. Готовь, Николай, на него представление. Пока суд да дело, глядишь, и война кончится. Одним мужиком на селе больше будет. Так, что ль, Андрюха?

– Неплохо бы, – отозвался восемнадцатилетний боец Усов. – Но я остаться могу. Привык к лейтенанту… и к ребятам тоже.

– Привык! – усмехнулся майор, тоже хорошо выпивший после боя.