С посиневшим от холода Ванюхой Рябковым ребята делятся сухим бельем, тряпками на портянки. Матвей Осин грозно спрашивает, куда делась винтовка.

– Утопла. И я чуть не утоп, – под смех окружающих начинает оправдываться Рябков. – Зато подсумки с патронами на месте. И вот, гранаты.

Хотя стрельба не прекращается, немцы слышат смех. Это их злит, и по нам снова отрабатывает миномет. Но мины немцы экономят. Не они, а мы наступаем, боеприпасы надо беречь. Ваня Рябков, жестикулируя, рассказывает, чего натерпелся, пока лежал на льду.

– Когда нас с откоса сбросили, все назад побежали. Я – тоже. Сашка Мякотин впереди, я – за ним. Очередь как пошла, я сразу на лед брякнулся, а Сашка, бестолочь, все бежал. Ему поясницу очередью пробило. Начал шевелиться, кричать, а фрицы давай добавлять. Да никак не попадут. То из ватника пулей клок вырвет, то возле ног лед кусками разлетается. Добили бедолагу. В каждого, кто на льду лежал, пули всаживали. Кто-то, как я, отлежаться хотел. Ему снайпер башку насквозь вместе с шапкой пробил. Поднялся, считай, уже мертвый. Шаг вперед, шаг назад – видать, мозги вышибло. Упал и больше не шевелился.

– Ванька, а ведь у тебя макушка белая, – сказал Пушкарь. – Была такая или седой сделалась, пока там лежал?

Рябков пошарил по коротко стриженной голове, отмахнулся: хрен с ней, с макушкой. Главное – башка цела.

– Там не то что седым, а обосраться три раза можно было. То из пулемета пройдутся, то снайпер-сука по шапкам шмалять начинает. Хлоп, и клочья по льду разлетаются. Вот, наверное, и волосы побелели, пока своей очереди ждал. Мина в промоину метрах в трех шарахнула, парень на краю лежал. Булькнул в воду, как и не было. Меня от осколков наши мертвые спасали. Несколько мелких и я словил…

– Минометов у них немного, да и наши с левого берега не дают разгуляться. Если притащат 50-миллиметровые «подносы», быстро нас прикончат. Они хоть и слабые, но точность на близкое расстояние хорошая. И укрывать их легко. Прямо из траншеи будут лупить.

Еще Пушкарь начинает рассказывать про шрапнель и бризантные снаряды. От них обрыв и наши смешные норы не спасут. Снаряды этого типа взрываются в воздухе и выкашивают сверху все подчистую. Грамотные рассуждения бывшего капитана прибавляют уныния:

– Во, вляпались… отсюда уже не выбраться. Только вперед ногами.

– А куда выбираться? Хоть взад, хоть вперед – везде смерть. В яму закапывать потащат, скажут: «Молодцы, искупили вину».

Чтобы прекратить ненужную болтовню, приказываю всем почистить оружие. Кроме моих бойцов на льду, в стороне лежат и штрафники 2-го взвода. Не могли же они все погибнуть? Наверняка кто-то, как и мы, укрылись под обрывом.

– Матвей, пройди осторожно на левый фланг. Может, кого из второго взвода найдешь. Пусть к нам присоединяются.

Осин молча кивает и уходит, держа под мышкой автомат. Мы чистим оружие, а Федор Бульба занимается с ранеными.

Султан Бакиев, умело и быстро набивая диск патронами, рассказывает мне свою биографию. Отношения между нами установились с первого дня чисто официальные. А тут он решил исповедоваться. Я не против. Закуриваем из одного кисета. Бывший старлей, не забывая протирать каждый патрон, продолжает набивать диск.

– Мне, Вячеслав, тоже досталось. Сам знаешь, командиры взводов больше месяца-двух на передовой не держатся. Я это в первой атаке понял. Из трех взводных в роте один я остался. Двое других – наповал. Наверное, и по фрицам стрельнуть не успели. Через неделю меня ранило. Веришь, фриц в упор целую очередь всадил. Полевую сумку в клочья, приклад автомата раскололо. Две пули в бок поймал, одну – в шею. Так я его голыми руками задушил, до того жить хотелось.