В учебке Василий Фомич Загорулько видел пулемет только издали. Да и проучился он недели полторы. В марте сорок третьего новобранцев срочно бросили навстречу немецким войскам, наступающим на Харьков.

– Змиевка село называлось. На всю жизнь запомню,

– курил самокрутку и, наблюдая за Сочкой, рассказывал обычно неразговорчивый Загорулько.

Василия Загорулько включили в состав пулеметного расчета из-за большой физической силы. Целиком четырехпудовый «максим» на загорбок взваливал и один перетаскивал на запасную позицию.

– Полдня третьим номером побыл, потом заменил второго. Гляжу, командир расчета, хоть и обученный, нервничает, дергается. Ленту заедает и бьет куда попадя. Отодвинул я его и сам себя первым номером поставил. За сутки научился кое-чему. Можете верить, а можете – нет, я под той Змиевкой немцев человек двадцать побил. Может, и больше. А у них что? Минометы! Они дуром своих гитлерят на меня больше пускать не стали, а минами давай забрасывать. Взводный велел позицию менять. Тут меня и шарахнуло. Поднялся – взводный и бывший первый номер по кускам разбросаны. У кого руки, у кого ноги оторваны. Третий номер, из новичков, трясется и с коробками ленточными топчется. От пулемета – одни железяки, в меня штук двадцать осколков попало. За каждого убитого немца по осколку получил. Крикнул пареньку, сил хватило, мол, бросай свои ленты и помоги выбраться. Ну, кое-как до санбата дотащился. Половину осколков там вытащили, а остальные в госпитале.

Всего исполосовали. Три месяца прокантовался, пока раны заросли. В запасном уперся, я, мол, повозный, а мне красноармейскую книжку тычут. Мол, ты пулеметчик! Да еще сержанта присвоили. Снова на «максим» поставили. Старый, шестнадцатого года выпуска, кожух толстый и на щитке вмятины от пуль. С ним, наверное, на Гражданской еще воевали.

– Хороший был пулемет? – спросил кто-то из бойцов.

– Ничего, исправный. Колеса изнутри деревянные. Разбило его при бомбежке, когда к Днепру шли.

– А ты, значит, уцелел?

– Тебе б легче стало, если бы меня вместе с ним разбомбило? – беззлобно огрызнулся Загорулько. – Так я из него тоже добро успел пострелять. Броневик фрицев-ский поджег да и счет увеличил. За что и орден получил.

Рассказ Загорулько, как разбивали два остальных пулемета, а он жив остался, я не дослушал. Илюшин отозвал меня и Олейника в сторону. Прикинули, что имеем. Двадцать четыре человека, пятеро раненых. Из оружия – один ручной пулемет Дегтярева, штук пятнадцать автоматов (неплохо!), винтовки, гранаты. Патронов не слишком много, но на первое время хватит.

– Мужики, – сказал капитан, – отсидеться нам не дадут. Не фрицы, так бандера добьет. Надо к своим пробиваться. Ты, Николай, возьми Грищука, еще кого-нибудь. Версты три пройдите, осмотритесь. Решим, куда дальше двигать. Деньги есть?

Мы, три оставшихся офицера, наскребли с тысячу рублей. Еще тысячу Илюшин приказал взять из запасов покойного старшины Букреева.

– Потом вложим. Постарайтесь еды на каком-нибудь хуторе раздобыть. Самогона… и обязательно заплатите.

Кроме Грищука я взял молодого кучерявого парня из тыловиков. Фамилию не помню, звали Степан. Лучше было бы прихватить Леонтия или Сочку – надежные ребята. А этот неизвестно, как себя поведет. Но мне было жаль своих верных помощников. И в хвост и в гриву их пихают. Пусть кучерявый в разведку сходит. Грищук шагал впереди, я – следом и позади – Степан. У нас с Грищуком были автоматы, у кучерявого – карабин.

Что идет немецкое наступление, чувствовалось во всем. Проносились вдалеке самолеты, где-то гремело и ухало. Километра через два вышли к хутору.