— Как ты не понимаешь, что гвоздь торчал вне моего фарватера, который ведет от кровати к умывальнику и от умывальника к зеркалу. Глупый ты! Ведь гвоздь-то торчал не на моей проезжей дороге!
— Как это вам понравится, Принцесса?!
— Что такое? — медленно подняла на него свои огромные сонные глаза Принцесса.
— Да вот история с Кузей!
— А я, простите, не слышала, замечталась. Кузя! О вас тут рассказывали какую-то историю? Вы здесь самый симпатичный, Кузя. Принесите мне платок из ридикюля. Он в передней.
— Сейчас, — с готовностью откликнулся Кузя, не двигаясь с места. — Вы твердо помните, что ридикюль в передней?..
— Ну да.
— А где именно положили вы ридикюль в передней? На подзеркальнике или на диване?
— Не помню, да вы посмотрите и там, и там.
— У вас какого цвета ридикюль? — допрашивал Кузя, потонув по-прежнему в мягком кресле.
— Ах ты Господи! Да ведь не сто же там ридикюлей?!
— Я к тому спрашиваю, чтоб вас долго не задерживать поисками. А то, может, он завалился за диван, так в полутьме сразу и не найду… Кроме того… Ах, вот он!
Он взял ридикюль из рук уже вернувшегося из экспедиции в переднюю Новаковича и любезно протянул его Принцессе.
— Спасибо, Кузя. Вы милый.
— Вот дура горничная, — заметил будто вскользь Новакович. — Забыла в передней ведро с мыльной водой, а чье-то пальто упало с вешалки да одним рукавом в ведро и попало. Мо-окрое!
— А какого цвета пальто? — ухмыляясь, спросил Мотылек.
— Серенькое, кажется.
— Так это ж мое! — испуганно закричал Кузя и, как заяц, помчался в переднюю.
— Действительно ты видел пальто в ведре?
— Ничего подобного. Просто хотел, чтобы Кузя размял себе ноги. Это ему наказание за ридикюль!
Вошла Анна Матвеевна, расцеловалась с Принцессой, села напротив, поглядела на нее, укоризненно покачала головой и вступила с Принцессой в обычную для них обеих беседу:
— Где дети?
— Какие дети? — удивилась Принцесса.
— Как какие? Твои!
— Да у меня, нянечка, нет детей.
— А почему нет?
— Не знаю, нянечка. Бог не посылает.
— «Бог не посылает». Лень все твоя проклятая. И в кого ты такая уродилась?!
— В кого? В Венеру Милосскую, — подсказал Мотылек.
— В Кузю, — поправил Новакович. — Впрочем, это одно и то же: если Кузе оборвать руки — получится форменная Венера Милосская для бедных.
— Ах, милые мои, — сказала старая нянька, пригорюнившись. — То есть до чего мне хочется ребеночка нянчить — сказать даже невозможно.
— Да, — грустно улыбнулся Меценат. — Этого товара не держим. Так как же, господа, насчет сегодняшнего торжества?
Мотылек выручил.
— Да очень просто! На Караванной есть превосходный кавказский кабачок с восточными кабинетами. Пойдем туда — чудное винцо!
— А тебе бы только винцо, бесстыдник, — упрекнула нянька.
— Я не виноват, пышная Кальвия. У меня мамка была пьяница. У нее даже два сорта молока было: левая грудь — бургундское, правая — бордосское.
— Тьфу! — негодующе сплюнула Анна Матвеевна. — С вами поговоришь — только нагрешишь. В постный день оскоромишься.
Решили идти на Караванную. Мотылек заявил, что он еще должен заехать в редакцию своего журнала, устроить редактору скандал, после чего не замедлит явиться; а все прочие с гамом и шумом, резко выделяясь на сонном фоне невозмутимой статуарной Принцессы, зашагали по улице, и, когда ввалились в кабачок, изо всех занятых кабинетов высунулись обеспокоенные шумом головы. |