— Мне так не кажется. У нее весьма твердый характер.

— Одно другому не мешает.

На этом беседа не кончилась, но продолжение уже не так настойчиво просилось на ум, и Некипелов его прогнал. Без того следователь уставился в удивлении, ожидая ответа. Впрочем, эпизод пронесся в памяти всего за несколько секунд.

— Так вы знали о намерении Бекетова бросить жену ради Кристины?

— Понятия не имел. Мы с ним не говорили на подобные темы, предпочитая обсуждать новости науки. Простите, мне надо идти.

— Погодите! Последний вопрос как раз об этом. Как вы считаете, после Бекетова остались какие-то научные результаты? Я имею в виду, неопубликованные или незавершенные.

— Наверняка.

— И что с ними будет?

— Спасибо, что напомнили, — любезно поблагодарил Сергей Михайлович. — Скорее всего, доведением их до кондиции займется Панин, но если он не захочет, я сделаю это сам.

— Как вы полагаете, эти результаты могут иметь… скажем… материальную ценность?

— Вы предполагаете, я или Панин отравили учителя, дабы завладеть его научным наследием? — откровенно сделал вывод Некипелов. — Оригинальная идея! Только имейте в виду, мы разрабатываем не крылатые ракеты, а теоретические научные концепции. Наука же в нашем несовершенном мире — не самая выгодная стезя. Я могу идти?

— Да — ответив, когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати дня.

— Разумно, мы ведь должны позаботиться об алиби. У меня в среду занятия с десяти и до пяти, что может подтвердить большое количество студентов. Владимира Дмитриевича я видел во вторник на его юбилее. Вы удовлетворены? Я пока свободен?

Талызин молча кивнул. Он был не слишком-то доволен собой. Некипелов, при всей своей очевидной уклончивости и склонности передергивать, прав в одном — здесь совсем иной мир и иные люди, чем те, к каким Игорь Витальевич привык при рутинной следственной работе. Поведение криминального авторитета, с трудом закончившего среднюю школу, было проще истолковать, чем вызывающие закидоны гения-студента или холодную иронию сноба-преподавателя. Остается надеяться, что с Паниным повезет больше. Судя по отзывам, тихий, покладистый человек.

Шум из аудитории, где читал лекцию Панин, был слышен еще в коридоре.

Талызин, воровато оглядевшись, посмотрел в щелочку между дверями. Сутулый пожилой тип в мятом, испачканном мелом пиджаке бубнил что-то себе под нос, не обращая внимания на студентов. А они, что характерно — на него. Вот в таком оригинальном согласии прошли минуты до звонка.

— Николай Павлович? Я хотел бы с вами поговорить. Моя фамилия Талызин, я следователь прокуратуры и занимаюсь расследованием обстоятельств смерти Бекетова.

— Вчера меня уже допрашивали по этому поводу, — срывающимся фальцетом заявил Панин.

— Да, конечно, но я хотел бы прояснить некоторые моменты.

И тут тихий, покладистый человек, сжав кулаки, выкрикнул:

— Не дождетесь! Сейчас не те времена, когда милиция могла прийти выкручивать руки ученым! Вы не при коммунягах работаете, господин следователь! Это при коммунягах вы безнаказанно пытали людей в своих застенках, теперь вам этот номер не пройдет! Я буду жаловаться, я напишу в газеты, на телевидение! Вы еще пожалеете!

Талызин, что при советской власти, что теперь не имеющий привычки пытать людей в застенках, решил воззвать к логике.

— Вы ошибаетесь, Николай Павлович! Я просто хотел бы с вами побеседовать.