— Стреляй, сволочь!

— Кричишь, значит, все-таки страшновато. Или стыдно. А ты — батыр.

— Я не батыр. Я — боец Красной Армии, которая раздавит тебя и твою шайку, как гнилое яблоко.

— Вот и я говорю: ты — батыр. Красный батыр. Батыр Советской власти. А я батыр вольных степей, для которого нет и не будет никогда никакой власти. Для меня нет слова «нельзя», и поэтому я сильный, и поэтому я сильнее тебя.

Кудре схватил Хамита за нос и стал раскачивать ему голову из стороны в сторону.

— Смотрите все! Я таскаю батыра за нос! Я таскаю за нос Советскую власть! Я человек, для которого нет законов, таскаю за нос закон!

От унижения и бессильного гнева Хамит закрыл глаза.

Кудре устал от своей ярости. Отпустив Хамита, он уже спокойно спросил Ефима:

— Что ты хочешь взять у него?

Ефим внимательно посмотрел на Хамита.

— Сапоги не возьму, сапоги у меня лучше. И гимнастерка его мне не нужна. А портупея хорошая, портупея мне пригодится.

И быстро и умело распоясал Хамита.

— Ты, Алимжан? — спросил Кудре следующего.

— Сапоги.

Кудре толкнул Хамита в грудь, тот упал на траву, а Алимжан сноровисто сдернул с него сапоги.

— Григорий Парфенович, твоя очередь!

— А мне ничего не надо. Мне бы каждый день его такого видеть — никакой другой радости не нужно.

— Ахмет?

Ахмет виновато отвел глаза.

— Да, часы, — атаман залез в карман Хамиту, достал часы, подкинул их в руке, протянул Ахмету.

— Узнаю еще раз, что хвастаешься ими, застрелю на месте. А сегодня прощаю в последний раз. Держи.

Хамит открыл глаза. Шайка была перед ним.

— Вы — бандиты, — сказал он. — Вы — бандиты, и народ покарает вас.

— Народ?! — безмерно обрадовался Кудре и с веселым изумлением оглядел свой отряд. — Он говорит: народ! Ну что ж, пойдем к народу!

На шею Хамиту накинули петлю.

— Идем к народу! — хохоча, провозгласил Кудре, и отряд тронулся. Без сапог, портупеи и фуражки Хамит шел меж двух всадников, влекомый безжалостной веревкой.

Кудре обернулся.

— Ты хочешь к народу. Тогда поторапливайся, — и пришпорил коня. Лошади бежали неровно и дергали веревку, а веревка тянула Хамита вперед, кидала назад, и поэтому бег Хамита напоминал странный и нелепый танец пьяного. Скакавший впереди Кудре иногда поглядывал назад и весело смеялся.

Показалось селение, и всадники прибавили. Хамит еле успевал перебирать ногами, он часто падал, но веревка снова заставляла подниматься, и он бежал, бежал, изнемогая.

Видимо, отряд увидели издалека, и, когда бандиты въехали в селение, им не встретилось ни единого человека.

— Стой! — приказал Кудре, и отряд остановился.

Хамиту хотелось упасть, но он заставлял себя стоять. Кудре спешился и подошел к нему.

— Народа нет, Хамит! Но если тебе так хочется видеть, то он будет. Его сгонят, — и приказал своим: — Всех сюда!

Они стояли плотной толпой и испуганно смотрели на бандитов и на истерзанного Хамита. Кудре вскочил в седло и, горяча коня, говорил:

— Люди! Перед вами верный пес большевиков, защитник Советской власти, — Кудре нагайкой указал на Хамита. — Он считает, что вы любите Советскую власть и поэтому покараете нас. Я вижу, что карать меня вам не хочется. Но просто из любви к Советской власти кто-нибудь хочет помочь этому человеку?

Толпа молчала.

— Ладно. Не из любви к Советской власти. Просто из сострадания к человеку.