Легкая рябь бежала по реке и гасла на отмелях большого острова, заросшего тополями и ивой. Над подводной косой разходились в сторону слабые круги. Мелькнуло в воздухе трепещущее тельце, одно, другое, и вновь пошли, цепляясь друг за друга, круги по воде: то ли щука ельца гоняет, то ли окунь решил мошкарой разговеться. Чуть дальше, за отмелью, где крутят вовсю донные родники, взметнулся вдруг над водой широкий хвост. Всплеск! И рыба вновь ушла в глубину! Громадная рыба, мечта рыбака. Осетр, а может, и сам царь-таймень…

Кто его знает!

За островом река разлилась вширь. Несколько плоскодонок разошлись в разные стороны, освобождая отмеченный бакенами стрежень реки для парохода. Над некоторыми лодками клубился дым и синим туманом расползался над водой. Рыбаки отгоняли от себя комаров и мошку. Одна из лодок, в которой сидели четверо здоровенных голоногих мужиков, а на корме устроился с рулевым веслом жилистый старик в холщовой рубахе, плыла всего в десятке саженей от левого борта «Гиганта». Рулевой приложил козырек ладони к глазам, прищурился и что-то весело прокричал глазеющим на него со всех трех палуб пассажирам.

Пронзительный пароходный гудок разорвал тишину. Капитан высунулся из рубки и тоже весело гаркнул в железный раструб переговорной трубы:

— Привет, Трофимыч! Шалишь понемногу?

Старик поднялся на ноги, замахал рукой.

— Много осетров наострожничал, — раздалось с парохода, — или сетями теперь ловишь?

Старик прижал руки к сердцу, затем развел их в стороны и покачал головой. Но и без этого было видно, что в лодке, кроме гребцов, ничего нет.

— Жаль, — капитан был разочарован, — думал пару спичуков, эдак пуда на четыре, купить, чтоб пассажиров ухой побаловать. — Он приложил руку к козырьку форменной фуражки. — Бывай, Трофимыч! На обратном пути, смотри, не подведи!

Лодка с рыбаками ушла за остров. Капитан короткими гудками попрощался с ними. И вновь над рекой растеклась тишина, нарушаемая плеском волн о борта парохода и шлепаньем деревянных плиц.

— Да-а, благодать-то какая! Просто божья благодать! — протянул Иван мечтательно и сдул пену, громоздившуюся маленьким сугробом над очередным бокалом с пивом. Он обвел взглядом широкий плес, последний перед тем, как река нырнет в теснину ущелья. — Жаль, что завтра уже приплываем, так бы плыл и плыл до конца отпуска, чтобы ни забот, ни хлопот… — Он вновь сдул пену и, сделав глоток из бокала, поднял взгляд на Алексея и требовательно произнес:

— Хватит нежиться! Давай рассказывай, что там с Чурбановым приключилось?

— С деталями или без? — поинтересовался Алексей лениво. С самого утра ему пришлось основательно побить ноги, выполняя задание Тартищева, поэтому от выпитого пива его слегка разморило и тянуло вздремнуть. Но он понимал, что подобный вечер еще не скоро повторится в его жизни, поэтому не спешил покинуть палубу, равно как и распространяться, по какому случаю чуть было не опоздал на пароход. Но Иван даже в состоянии меланхолии помнил прежде всего о деле и сердился, если об этом забывали другие.

— Ты мне голову не морочь, — проворчал он и отставил бокал с пивом в сторону. — Или тебе Тартищев не велел меня посвящать?

— Почему ж? — Алексей загадочно усмехнулся. — Дело просто замечательное! И нам с тобой непременно пришлось бы им заниматься, если б Ольховский его не перехватил. Так что благодари Бронислава Карловича за то, что отпуск наш продолжается.

— Да уж, — скривился Вавилов, — дай бог ему стать полковником, да не в нашем полку! — Он пригубил пиво и выжидательно уставился на Алексея:

— Рассказывай, не томи душу!

— А что рассказывать? — Алексей пожал плечами.