— Надо ж такому цветку пахучему народиться, — Иван высунул голову из коляски, пытаясь отыскать взглядом неизвестное ему растение. — Что ж это за одурь такая?

— Так это белогорский чай, куда лучше лавочного, — рассмеялся Гаврила, который всю дорогу ехал верхом рядом с коляской. — Вона его сколько! — Он махнул рукой в сторону гольца, подножие которого, казалось, затянуло розовой кисеей.

Подъехали ближе. Заросли мелкого кустарника с аршин, а где и ниже высотой, с кожистыми, размером с ноготь, листьями и розовыми, разных оттенков, от светлого до темного, цветами затянули россыпи камней, вытеснив другие растения.

Гаврила наломал веток с цветами, затолкал их в чересседельную сумку.

— К обеду чай заварим. Один раз попьете, лавочного на дух не надо будет.

Иван вновь отвалился на подушки. Одну веточку он прихватил с собой в коляску и, вдыхая тонкий аромат багульника, таял от блаженства. Алексей не лез к нему с разговорами и пытался дремать под мерный стук лошадиных копыт и скрип колес. Везли их чуть ли не с царскими почестями. Казаки вели в поводу двух оседланных лошадей, на тот случай, если гости соизволят проехаться верхом. Коляску заполнили сеном, закрыли его коврами, бросили несколько подушек, и Алексей, развалившись на них, почувствовал себя чуть ли не персидским падишахом. И подумал, что восточные владыки неплохо устроились, окружив себя подобными удобствами. Не хватало лишь пары юных наложниц да черных мулатов с опахалами, чтобы отгонять надоедливую мошкару.

Иван полулежал рядом с ним, и на лице у него блуждала довольная улыбка. И Алексей, без всякого сомнения, мог сейчас поставить сто рублей против одного, что приятель тоже вспоминал не о начальстве и грезил не о служебных делах. И, конечно, мечты о будущей добыче были для Вавилова более сладкими, чем мысли Алексея о волооких, но совершенно нереальных в их положении наложницах.

Сено мягко пружинило, голова тонула в подушке, коляску раскачивало из стороны в сторону, и скоро все звуки слились в один — монотонно-убаюкивающий, напоминающий скрип колыбели или голос няньки, рассказывающей очередную сказку и засыпающей за каждым словом.

Алексей не заметил, как задремал, но необъяснимая, таившаяся где-то в самых глубинах его души тревога заставляла его то и дело открывать глаза и пялиться на голубой прямоугольник неба, видневшийся из коляски.

А резвая тройка продолжала тем временем мчать их дальше.

Редкие облака сомкнулись над горами вдруг плотным слоем.

Пошел дождь, но вскоре солнце прорвало тучи, и от ливня остался лишь сгусток тумана на груди гольца да лужи на каменистой дороге.

— Ты спишь? — поинтересовался Иван и сел, заткнув веточку багульника за ухо. Алексей повернулся на бок и, облокотившись, уставился на приятеля.

— С тобой поспишь, — произнес он насмешливо, — ворочаешься, сопишь, цветочек нюхаешь так, что мне слышно!

Смотри, изойдешь на слюни еще до того, как в Пожарскую приедем. Поберег бы себя, что ли?

— Какие слюни? — Иван с досадой посмотрел на него. — Это ты дрыхнешь без задних ног, и сам черт тебе не брат! А у меня из головы рассказ деда Семена не идет. Про этого белобрысого в очках, что за старинными книгами охотился. Помнишь, когда мы за обозом наблюдали, из коляски человек выглянул?

— Помню! — Сон моментально пропал. Алексей тоже сел и внимательно посмотрел на приятеля. — Ты хочешь сказать, что он смахивает на любителя древностей из Мотылева?

— Хочу. Правда, видели мы его со спины, и сейчас я, пожалуй, вряд ли его узнаю, но все ж кое-какое представление об этом господине у нас имеется, а? — Он вопросительно посмотрел на Алексея.

Тот окинул его скептическим взглядом.