Мальчики Фрола завопили, особенно стоящие поближе:

— Давайте мы сами все сделаем! А то вы нас самих постреляете!

— Нет, ребята, это мое дело.

Может быть, это и странно, но прозвучало громко и решительно. И так же решительно он шагнул еще и еще, и теперь с убийцей его женщины их разделяло уже не более полутора метров, примерно как при разговоре.

Асанов сидел на земле, мученически разинув рот. Наверное, хотел что-то сказать, но только выстонал без слов, протянул к убийце руку раскрытой ладонью вверх. Между пальцев стекала алая густая кровь, гулко ударялась отдельными каплями в пыль. Простатитов понимал — он действительно не помнит Женьки. И не раскаивается. И совсем не понимает, чего взъелся Простатитов. У него просто нет нужных органов, чтобы понять, что и зачем сделал губернатор Простатитов.

Ваня слыхал, что есть такие люди, живущие по ту сторону добра и зла, просто не понимающие, о чем идет речь. Оказывается, существо этой новой формации жило у него под боком. И пока он действовал ему на пользу, Простатитов как-то и не замечал, что же это за создание.

Сергей Асанов снова издал какой-то неопределенный звук. Широко раскрытые глаза смотрели с мольбой, он просил пощады. Не прощения. Он и сейчас не понимал.

И Простатитов сделал еще один шаг, почти приставил дуло к переносице между побелевшими от ужаса глазами Асанова и снова нажал на курок.

Наверное, он сам не ждал, что так получится. Он привык жить в мире бумаг, теорий и слов. Даже деньги не были бумажками. Они были маленькими цифрами в маленьких книжечках и переходили из одной книжки в другую, когда заключались сделки или выплачивались дивиденды. Договоры тоже были бумагами, а не реальным алюминием и никелем. Американцы привозили цифры в книжечках, а увозили тоже цифры, только леса.

А здесь все было очень уж по-настоящему. Пистолет отбрасывало, выворачивая руку. Воняло кислятиной, со звоном катились гильзы. Асанова швыряло от ударов. Вот и сейчас отшвырнуло на спину, он лежал, раскинув руки, запрокинув голову назад. Как будто мельчайшая розоватая взвесь коснулась лица Простатитова. Он облизал губы и почувствовал, что эта взвесь — соленая. Он сделал шаг, чтобы вглядеться в лицо. Самое обычное лицо. Асанова он видел сотню раз. Ну увидел еще раз, с дырой во лбу. С аккуратной, маленькой дырой, немного опаленной по краям.

Припомнив, чему учили, что читал в детективах, Ваня бросил револьвер на землю. Тяжелая железяка подпрыгнула, проехалась по земле, и Ваня испугался: «Выстрелит!» Не выстрелила.

Ссутулившись, уходил Простатитов, молча садился в машину.

— В управу?

— Домой.

Было только полседьмого вечера. Сын, само собой, был у приятелей. Галина, видимо, смотрела телевизор: из гостиной раздавался голос диктора.

Губернатор сменил рубашку, все казалось, что на манжетах — брызги крови, пороховая гарь. Долго мыл руки с сульсеновым мылом, с шампунем, так же изо всех сил умывался. Розовая взвесь как бы въелась в кожу, на губах была все та же соль.

В огромном двухтумбовом столе всегда водилось все необходимое решительно на все случаи жизни. Ваня Простатитов налил стакан коньяку и задумчиво выцедил его. Сперва испугался — не возьмет! Но опьянение пошло мгновенно, почти сразу с горячей волной.

На стене, между шкафами, улыбались с фотографий Маша и Валера. На одной из фотографий Машке было года три, и походила она больше всего на плюшевого медвежонка. На другой был он сам и Галина — совсем молодые, родители одной только Машки, когда она была только чуть старше, чем на фотографии. А вот Машка уже прошлогодняя — совсем взрослая девица, улыбаться пытается так, как, по ее мнению, должна взрослая женщина. Пороть некому… И правда, кстати, совершенно некому, он ведь занят, постоянно занят.