— Вы не понимаете, господа… Владеть миром, управлять миром — мне это совсем не интересно. Мне всегда было интересно искусство. В Касриловке сосед играл на скрипке… У Мойши Разгонкера папа был человек обеспеченный, у него-таки была эта скрипка… А я лежал на кровати, за окном была большая вишня… Ее ветки рисовались на фоне неба, и играла скрипка… А я лежал и иногда плакал, потому что хотел сам научиться так чудно играть. И я давал себе обещания, что когда-нибудь стану богатым и научусь играть на скрипке.

Соломон тихо вздыхал, посматривал в окно, в сторону искрящегося озера.

— Вы, наверное, думаете, что жизнь хорошо поступила со мной, потому что у меня много денег. А я думаю, что жизнь очень жестоко поступила со мной. Потому что жизнь дала мне деньги, когда они мне уже не нужны. Когда я уже не смогу быть таким, каким я хотел себя видеть. Каким я был бы, будь у меня деньги с самого начала.

Вот я мечтал играть на скрипке… Я спал и во сне играл на этой скрипке, и я молился Богу — ну что стоит Богу сделать так, чтобы я нашел на улице кошелек? Или чтобы мой папа выиграл по лотерейному билету? Мне ведь нужно совсем немного денег, и даже не на хлеб. Мне нужно немножечко денег, чтобы я играл на скрипке…

А я только в сорок лет смог играть на скрипке. У меня тогда стало столько денег, что я мог уже не думать, что я буду завтра кушать… И смог оторваться и не зарабатывать денег, хотя бы недолго… И смог не думать, что будут кушать мои люди, которые мне доверились и которые ждут, что я им покажу, что они сегодня будут кушать…

Но понимаете, учиться играть было уже поздно, вот что… Получилось, что я смог играть на скрипке, уже когда я не смог. Только потому, что у меня не было такого папы, как у маленького Мойши Разгонкера со скрипкой… Жизнь нехорошо поступила со мной, господа… Она дала мне все — но слишком поздно. И все, что я имею, может пригодиться, но уже совсем не мне, и это очень, очень горько.

Мне пришлось украсть у самого себя кучу времени, делая деньги. Делать деньги — это так скучно, джентльмены… А я делал это лучшую часть жизни, когда был молод. И даже когда был молод уже со словом «относительно». Только старым я прекратил, наконец, это проклятое занятие — делать деньги.

Я не буду больше красть у себя время, господа. Ни для денег, ни для вашей дурацкой «власти над миром». Теперь я хочу пожить для себя, для своего сына и внуков. Мне уже скоро 100 лет, и времени совсем немного. Я хочу собирать картины, бронзу и все красивое, что должно быть в жизни человека… и чего никогда не было в Душистой Касриловке. Я хочу слушать музыку и видеть землю, вечную и прекрасную. Представьте себе, — доверительно улыбнулся Соломон, — когда я был в Венеции, вот только что из Петербурга… мне было просто мучительно жалко, что это чудо стоит вечно и будет стоять вечно, когда меня не будет…

Когда мне исполнилось 75, я стал приучать себя, что каждое утро уже вполне могу и не проснуться. Наверное, Он все-таки добрый ко мне, потому что дает мне жизнь сейчас, когда я могу получить от нее удовольствие…

И что еще нас разделяет, господа… Я не верю в выдумки. Выдумки бывают красивые, кто спорит. Например, выдумка, что все люди станут читать Маркса и поэтому станут, как братья. Или что есть кучка умных людей, и они смогут управлять всеми остальными. Или что существует этот самый библейский народ, и что за него надо кому-то мстить… Я видел слишком много выдумок, чтобы им верить.

Да и не верю я в это… Коммунисты хотели владеть миром. Нацисты хотели владеть миром. Сионисты хотели владеть миром. Умный Жаботинский им говорил, они не слушали. Теперь вы решили владеть миром. Ну, и кто владеет? Покажите…

Я ни разу не видел, чтобы выдумка стала реальностью.