- Забудь, что было вчера, милый. Обещай мне! Ты не должен ничего терять. Можешь сохранить дружбу с ней. Я не буду возражать; я буду вполне счастлива.

Он опустился на колени и прижался лбом к ее груди. Гладя его волосы, она повторяла:

- Если ты будешь делать все, что тебе по душе, я только буду счастлива. Я нисколько не буду против этого. - И она увидела, что его озабоченность уже почти исчезла.

- Ты и на самом деле так думаешь?

- Да, на самом деле.

- Значит, ты понимаешь, что это пустяки по сравнению с нашей любовью, сущие пустяки?

Он готов был принять ее муки!

- Тебе было бы трудно и неловко отказаться от этой дружбы. Это оскорбило бы и твою кузину.

Она видела по его лицу, что он окончательно успокоился, и вдруг рассмеялась. Он поднялся с колен и растерянно посмотрел на нее:

- О Джип, ради бога, только не начинай все сначала!

Она подавила рыдание, отвернулась и закрыла лицо руками. На все его просьбы и поцелуи она не отвечала ни словом и, наконец, вырвавшись, побежала к двери. Отчаянная мысль завладела ею. Зачем продолжать? Если она умрет, это будет выходом для него - мир, покой для всех! Но он бросился ей наперерез.

- Джип, ради бога! Я откажусь от нее, правда, откажусь... Ты... ты... будь только разумной! Ну что она для меня значит по сравнению с тобой?

И снова пришла передышка, но оба чувствовали: это потому только, что они измучены.

Звонили колокола в церкви, юго-западный ветер утих - в природе тоже наступило временное затишье, которое обычно начинается ночью и длится двенадцать-пятнадцать часов; сад был усеян листьями всех цветов и оттенков от желто-зеленых до медно-красных.

Саммерхэй провел с Джип все утро, стараясь помогать ей во всем. Страх его постепенно улетучивался: она, казалось, тоже успокоилась, а ему, с таким трудом переносившему любую неприятность, хотелось поскорее отделаться и от этой. Но после завтрака душевная буря разразилась снова и с такой силой, что стало ясно: рана глубока и трудно излечима. Он только спросил, нет ли у нее для него поручений в Лондоне. Она помолчала, потом ответила:

- О нет, спасибо. У тебя много других дел, тебе надо видеться с людьми.

Ее голос, выражение лица с новой силой показали ему, какой удар угрожает всей его жизни. Если он не сумеет убедить ее в своей любви, придется жить в постоянной тревоге: вдруг он приедет и увидит, что она уехала или что-нибудь сделала с собой. Он посмотрел на нее с каким-то ужасом и, не произнеся ни слова, вышел из комнаты. Снова ему показалось, что он вот-вот ударится обо что-то головой, и снова, пытаясь избавиться от этого чувства, он принялся расхаживать взад и вперед по кабинету. Такой пустяк - и такие последствия! Куда девалась ясность ее ума, умение владеть собой? Неужели так ужасно то, что он совершил? Разве его вина, что Диана влюбилась в него?

Ночью Джип сказала:

- Ты жесток. Как ты думаешь, есть ли хоть один мужчина на свете, которого я бы не возненавидела, если бы знала, что мои встречи с ним доставляют тебе боль?

Это была правда - он чувствовал, что это правда. Но нельзя же возненавидеть девушку только за то, что она влюблена в него! По крайней мере, он этого не может, как бы ни хотел избавить Джип от страданий. Это просто неразумно, невозможно! Неужели Джип любит его несравненно сильнее, чем он ее, и в этом состоит вообще различие между любовью женщины и мужчины? Почему она не способна видеть жизнь такой, как она есть? Неужели она не в состоянии понять, что мужчине нужны и другие дружеские связи, - и бывает, что они переходят в мимолетную страсть, - но при этом он может по-прежнему любить ту, которой навсегда отдал свое сердце? Она назвала его жестоким, за что? За то, что он ответил на поцелуй девушки? За то, что ему нравится разговаривать с ней или - да! - приятно немножко пофлиртовать? Он жесток? Нет! Джип всегда останется для него первой.