Роже смутно припоминал и окошко в покоях тетушки: оно выходило в сад, где монашенки прогуливались в часы рекреаций; на это окно Роже — он не мог теперь понять былой своей слепоты — в то время почти не обратил внимания. Вот какие мысли кипели в голове юноши с той самой минуты, когда он узнал, что мадемуазель де Безри воспитывается именно в том монастыре, где настоятельницей была его тетушка. Нежность этой славной, этой превосходной тетушки ожила в памяти юноши, и он понял, что должен, просто обязан вознаградить достойную женщину за то, что в свое время недостаточно ценил ее доброе отношение. Таким скромным вознаграждением мог бы стать его визит в монастырь, причем теперь он поведет себя так, как положено доброму христианину и послушному племяннику: будет неукоснительно присутствовать на всех церковных службах, охотно составит компанию тетушке, особенно в те часы, что она будет проводить в чудесной комнатке, выходящей окнами в сад. И поэтому Роже твердо решил нанести визит тетушке; но как, разумеется, уже догадался читатель, решил шевалье это in petto и ни с кем не посоветовался, будет ли уместен подобный визит.

Вот почему однажды утром, на рассвете, Роже тихонько спустился вниз, оседлал Кристофа и, понимая, что его внезапный отъезд может вызвать сильное беспокойство, предупредил младшего конюха, что пробудет в отсутствии дня четыре или пять.

От Ангилема до Шинона около двадцати четырех льё. Даже если не слишком гнать Кристофа, дорога туда должна была занять два дня. И действительно, в тот же вечер Роже остановился на ночлег в Сен-Море, небольшом городке, расположенном как раз на полпути, а назавтра, часа в четыре пополудни, он уже был в Шиноне.

Хотя шевалье не навещал тетушку, по крайней мере, лет шесть, а то и все восемь, он не забыл, по какой дороге можно проехать в монастырь: юноша направился прямо туда, ни разу даже не обратившись с вопросом к прохожим, и вскоре уже постучался в ворота святой обители. Порядки в монастыре августинок были весьма строгие, и привратница, отворившая ему, нахмурила было брови с весьма недовольным видом, узрев перед собой рослого и красивого юношу, желавшего войти в святое убежище; однако, назвав себя и сославшись на свое близкое родство с настоятельницей, Роже увидел, что лицо почтенной привратницы внезапно смягчилось, а двери распахнулись как бы сами собой. Пять минут спустя шевалье Роже Танкред уже приник губами к пухлой руке своей славной тетушки и запечатлел на ней почтительный поцелуй.

Добрая его тетушка принадлежала к числу тех очаровательных аббатис, чьи портреты сохранила для нас аристократическая традиция прошлого века: не слишком высокие, но и не слишком низенькие, полные, кругленькие, как бы сотканные из сладких речей и благочестивых улыбок, аббатисы эти, строго следуя уставу своего ордена, умудрялись одеваться с известным изяществом и едва уловимой кокетливостью, однако делали они это так ловко, что и придраться было не к чему. Прибавим, что настоятельница монастыря в Шиноне доводилась младшей сестрой баронессе д’Ангилем и принадлежала к семейству де ла Рош-Берто — иными словами, к одному из самых старинных и самых знатных родов в Турени.

Добрая настоятельница никогда не ведала иных помыслов, кроме самых благочестивых, и потому была весьма далека от того, чтобы заподозрить истинную причину, побудившую ее племянника приехать в Шинон. Она приказала отвести Кристофа на конюшню и хорошенько позаботиться об этом замечательном животном, чья жизнь с некоторых пор стала весьма беспокойной. А Роже Танкреда в тот же миг препроводили в собственные покои настоятельницы, которые она сама запирала на ключ; состояли они из просторной комнаты и другой, чуть поменьше. Эта-то маленькая комната и была той самой, куда так стремился Роже: окна ее выходили в монастырский сад.

Встреча шевалье с тетушкой была как нельзя более нежной и трогательной; славная дама уже три года не видела ни барона, ни баронессы; за это время Роже так вырос и настолько переменился, что достопочтенная настоятельница даже с трудом узнала его, она едва не отдернула руку, которую юноша, обрадованный тем, что ему удалось проникнуть в обитель, где пребывал предмет его любви, сжимал слишком уж восторженно.