Гил собрался было заговорить, но понял, что не может припомнить такого случая. Отец всегда прежде всего думал о своих собственных интересах, о своем имидже. Они никогда не были близки между собой, и теперь Гил осознал почему. Дело вовсе не в том, что они принадлежали к разным поколениям, а в том, что относились к совершенно разным человеческим типам. Тиша была права.

И теперь, когда он покинул помещения за Большим залом и вышел наружу, в голове теснились мысли. Он не замечал свежести наступающего вечера, мысль его перескакивала с предмета на предмет, перебирая многозначительные пороки, которые он вдруг увидел сегодня в этом так называемом утопическом мире. Кровожадность зрителей на арене. Неправедность судей по отношению к Тише — и радостная готовность, с которой зрители приняли эту нечестность. Жестокость самих ритуалов, варварски высокий процент здоровых юношей, которых отправили в мусоросжигательные печи. И, не отдавая себе отчета, он причислил руины сектора популяров к цепи мерзостей общества музыкантов. Он не мог объяснить, почему так считает, ведь популяры — это мутировавшие земляне, изуродованные и искалеченные последствиями собственных дурацких войн. И все же…

Он свернул с улицы, которая вела к Башне Конгресса и апартаментам отца, и пошел к кольцу садов неоновых камней, которые обозначали собой границу между городом-государством музыкантов и сектором популяров. Ближайшее кольцо камней — белое — только-только начинало мерцать в эти первые минуты сумерек. Следующее кольцо было светло-зеленым, потом шло темно-зеленое, дальше — синее, фиолетовое, густо-желтое, оранжевое и наконец самое последнее — огненно-красное. Он остановился у последнего кольца и посмотрел на руины — точно так же, как вчера, когда шел домой с уроков.

Это был другой участок развалин. Среди куч и гор мусора стояли три здания — три усталых караульщика. Два, построенные из пластмассы и стали, немного оплавились и привалились друг к другу, как подвыпившие приятели, поддерживающие один другого; без такой взаимной опоры оба здания обвалились бы и рассыпались, смешавшись с грудами известки и камня у своих подножий. Третье здание, каменное — Гил с трудом припомнил, что эти прямоугольные красные блоки, из которых оно построено, назывались «кирпичи», — стояло почти неповрежденное. В нем даже оставалось несколько окон с целыми стеклами, хоть их и покрывала корка грязи. Сосредоточив взгляд на одном таком окне, он увидел, что там, внутри, кто-то есть и смотрит на него…

Гил не мог разглядеть никаких деталей, слишком толст был слой грязи на стекле. А потом у него на глазах тот исчез.

Гил снова вернулся к мысли, что общество музыкантов как-то ответственно за сектор популяров. Почему они его не восстановили? Почему не предложили блага цивилизации популярам, мутантам? О, он знал стандартные объяснения: мутанты — это дикари, они не поддаются цивилизации, радиация причинила вред не только их телам, но и разуму, музыканты и так проявили милосердие, не уничтожив их вообще. И все же… И все же…

Он уловил какое-то движение на крыше уцелевшего дома и поднял глаза, чтобы рассмотреть, что там такое. Там, глядя на него сверху, стояла черная фигура без лица.

«Это просто игра света и тени, — подумал Гил. — Из-за тени я просто не могу рассмотреть лица. На самом-то деле оно у него есть, не может не быть!»

А есть ли?

Он содрогнулся.

Никакие правила не ограничивают пределы вариации форм популяров. Гил видел образчики существ, которые когда-то были людьми, но теперь ничем не напоминали человека. Попадались среди них даже червеобразные мутанты, червеформы, которые имели человеческое лицо на конце мягкого сегментированного тела. И человек без лица, разумеется, ничуть не удивительнее, чем эти черви.

Гил попытался отвести взгляд, но не смог.

И безлицый человек помахал ему.