Пот затекал мне в глаза, над головой с назойливым гудением кружили слепни.

Тут я заметила, что все это время старательно сдерживала дыхание; так порой получается непроизвольно, когда вокруг тебя очень тихо, например, в библиотеке. А когда я, наконец, чуть не померла от удушья и позволила развернуться легким, оказалось, что воздух пропитан густым ароматом жареного кофе. Пахло так сильно, словно поднесли мне дымящуюся кружку к самому носу. Однако кофе никто не варил. Два ближайших домика стояли незаселенные, а вокруг меня расстилался голый пересохший берег.

Позади раздался протяжный звук, как будто приглушенно зевнули. Я так резко обернулась, что в шее хрустнули позвонки. Сердце колотилось, как у пойманного воробушка.

Никто на меня не нападал. Над распаренными, изнемогающими от жары крышами поселка плыл розовый воздушный шар. Не очень большой, метров пять в диаметре. Он двигался так, словно с земли его кто-то тянул на ниточке, но слишком быстро и целенаправленно, учитывая полное отсутствие ветра. Я не видела того, или тех, кто его за собой волок. Я не слышала, чтобы люди перекликались, или матерились, что у нас часто одно и то же. Но присутствовала еще одна странность. Шар двигался не вдоль аллеи, а поперек, то есть таким образом, что снизу его никто физически не мог волочь. Потому что внизу были сады и заборы. Потому что тому, кто его теоретически мог тащить, пришлось бы скакать через канавы и чужие лужайки с барбекю и гамаками.

Секунду спустя из-за крыш вслед за первым возник второй шар, поменьше, за ним — третий, всего я насчитала шесть штук; они двигались точно по линейке за первым, бесшумно, никому не мешая, и оттого особенно неестественно. Пожалуй, последний шарик был не крупнее детского пляжного мяча.

С горы снова послышался протяжный вздох, разросся и оборвался. Розовые шары скрылись за облетевшими березами. Я смотрела на озеро. Мне показалось, что вдалеке, над блеском теплого льда, я узнаю сиреневый мамин свитер, старый и разношенный, специально сохраняемый для полуспортивных сумасбродных акций. Теперь я отчетливо различала три рыбацкие лодки: две деревянные и одну резиновую, в одной из деревянных лодок совершенно точно сидел человек.

Где-то на горке, среди домов, послышался неясный Дробный стук, резкие выкрики, и снова все стихло.

Привязанные веревками, возле сваи покачивались... нет, уже не покачивались, оставленные у пристани лодки. Всего четыре. Крайняя, с тентом и навес ным мотором, принадлежала Зинкиному отцу, он разрешал сыну кататься и катать меня, если мы наденем жилеты. Лодки не могли покачиваться, поскольку намертво вмерзли в лед. Хуже всего было то, что лед каким-то образом проник и внутрь лодок, заполнив их почти до середины бортов. Я отважилась и толкнула ногой корабль Зиновия — он даже не вздрогнул. Впечатление было такое, будто диверсант проковырял в каждой лодке дно. Или железо перестало быть непроницаемым для воды.

Или сиденья лодок покрывала совсем не вода...

Я спросила себя, что могло случиться с рыбаками, если озеро под ними замерзло моментально, в течение нескольких секунд. Глупее этого вопроса я ничего придумать не смогла. Я уже понимала, что еще большую глупость сморозила, отправившись на берег в гордом одиночестве. Следовало заглянуть к Зиновию, или к любому другому соседу, а не играть в «Никиту»

Я свернула направо, к новому пирсу. Пока шла, непрерывно крутила головой. Лес и солнце, и небо казались нарисованными, даже облака застыли так, как никогда не застывают. Кто в силах остановить бег облаков? Нет такого чародея, верно я говорю? Но сегодня утром облака наглухо приклеились к лазурному зениту. А ручей, впадающий в озеро между старым и новым пирсом, тоже... окаменел. Ручья я не боялась так сильно, как целого озера. Ручей и раньше был мелким и безобидным. На всякий случай я оглянулась и осторожно присела над самой водой.