Я смотрел в бинокль на пустую тачку и думал, какие же они все-таки сволочи, что ее забрали. Я поймал себя на том, что совершенно не сочувствую Рымарям, что бы с ними там ни случилось. Мне было жаль нашу трехколесную помощницу.

Затем я чуточку повел биноклем и разглядел мамашу Рымаря. Она сидела, прислонившись спиной к стволу дерева, и казалась вполне живой. Рассмотреть ее лицо с километрового расстояния было невозможно, но рядом совершенно точно не появлялись ни розовые шары, ни медведи. Мать Рымаря сидела к нам боком, вытянув ноги, опустив руки вдоль туловища.

Притомившаяся старушка, ушедшая в лес за грибами.

Наверху на чердаке дежурили художник Дмитрий и шабашник этот молоденький, Раду. Кстати сказать, с Дмитрием, в отличие от прочих эстетов нашего поселка, вполне можно найти общий язык. Парни наблюдали побег Рымарей сверху. Дима даже спросил меня, не пуститься ли вдогонку и не отбить ли у придурков нашу коллективную тачку. Но мне очень не хотелось кровопролития. У «придурков» имелись ножи.

Художник спустился вниз попить. Его обступили наши женщины, и минуту спустя все уже знали об исчезновении ренегатов. А еще спустя минуту началось брожение. Сестрички-старушенции Кира и Лида защебетали, что, возможно, мать Рымаря ранена, и ее необходимо вытащить. Раду тоже склонялся к идее «все за одного». Жан хихикал у себя в углу.

Да, я забыл упомянуть. Он ведь еще вечером устроил драку, но не из-за воды. Он сцепился с депутатом, якобы тот поцарапал его «мерседес». Конечно, дело, не в «мерседесе»... Кончилось дело тем, что сержант Нильс, уходя, приковал Жана Сергеевича наручниками к радиатору, а ключи оставил мне. На всякий пожарный случай, вдруг не судьба вернуться живым. Хотя отправились они недалеко, изучить последние два дома у шлагбаума.

Таким образом, я стал личным врагом Жана Сергеевича.

Ладно, опять сбился... Они отправились втроем за мамашей Рымаря: художник Дима, Раду и Лидия, мадам в газетной панамке, одна из той породы активисток, которым до всего есть дело. Она заявила, что мамашу Рымаря не оставит, поскольку та — хорошая приятельница ее матери. Более того, ежели мужчины испугаются, то пойдет к озеру одна, пусть нам всем будет стыдно. Лидия соорудила из газеты новую панамку, подхватила зачем-то лыжную палку и возглавила экспедицию. Она двинула идею, что я, «бесчувственный ирод», просто не доглядел, упустил главное.

Ведь у мамаши Рымаря от зноя мог случиться сердечный приступ, а подлые дети ушли дальше, бросив старушку на произвол судьбы.

Они отправились втроем. Я следил в бинокль, не отрываясь. Остальные наши, кроме каторжанина Жана Сергеевича, тоже высыпали на крыльцо.

С ребятами ничего плохого не случилось. Правда, с сердцем стало плохо самой Лиде, и Раду пришлось ее везти обратно в тачке. Они вернулись молчаливые и белые. Старуха продолжала сидеть под деревом, очень ровно, опустив руки по швам.

— Ну что? — закричали наши тетки. — Что с ней? Почему вы ее не забрали? Она жива?

Дмитрий и Раду молча выгрузили Лиду, молча поднялись на чердак. Позже Лидия очухалась, приняла валериану и рассказала. Хотя рассказывать особо было нечего.

Мамашу Рымаря забрать не представлялось возможным. Она стала пустая внутри. Снаружи все в ажуре, ни дырок, ни ранений, и одежда целая, но стоит прикоснуться — кожа ломается и крошится, как бумага. Кто-то скушал старушку изнутри, буквально за несколько секунд.

От ее взрослых детей не осталось и следов. На земле валялись топорик, нож и рюкзачок с вещами.

Лидия до сих пор считает, что Рымари сбежали, бросив мать на произвол судьбы. Кому так удобнее, разделяют ее мнение.