— Я не собираюсь предупреждать его.

— А как насчет твоих телохранителей? Сможешь ли ты заставить их держать язык за зубами по поводу событий сегодняшней ночи?

— Они работают на меня, а не на Бронсона.

— Хорошо. — Паркер прошел к двери холла и открыл ее.

— Ну что ж, тогда прощай, Фэйрфакс.

— Прощай!

Паркер спустился на лифте и вышел на улицу. Он отправился на Пятую авеню. Прямо перед ним был Центральный парк, и его “олдс” нелегально притулился в неположенном месте за поворотом. Паркер отодрал зеленую квитанцию на штраф, налепленную на ветровом стекле под “дворником”, порвал ее надвое и бросил клочки в сток для воды в кювете. После чего сел за руль. Так... Сначала на Скрэнтон, чтобы забрать Генди Мак-Кея, если у Генди появится желание явиться на встречу, а затем прямым ходом в Буффало.

Восседая в одиночестве на заднем сиденье второго “кадиллака”, Артур Бронсон мрачно жевал сигару и с отвращением взирал на прекрасный наступающий день. Воздух в конце ноября был сухим, чистым и прохладным — позднее ноябрьское солнце станет более ярким и блестящим. Немного пестро расцвеченной осенними красками листвы все еще оставалось на деревьях, росших с краю парка, и она несколько оживлял по-осеннему мрачные ветви и стволы.

“Это место — сущий ад, чтобы оказаться здесь в ноябре”, — думал Бронсон, размышляя о Лас-Вегасе. Он оглянулся, увидел дом своей жены и опять подумал: “Сущий ад это место, чтобы торчать здесь в ноябре. Да и в любое время года здесь сущий ад”.

Это был чудовищно большой каменный дом, выходящий фасадом на парк. Двадцать одна комната, высокие узкие окна, три этажа, четыре лестницы — все это невозможно было обозреть. Провести телефон, электричество и оштукатурить жилище стоило целое состояние. Покупка статуй, чтобы наполнить имеющиеся ниши, и картин для всех стен тоже влетела ой в какую копеечку. А еще и ковры на пол! Да добрую половину мебели, чтобы придать хоть мало-мальски современный вид, тоже пришлось приобретать не задешево! И все ради чего? Ради жилища, в котором он обитал не более трех месяцев в году, если, конечно, не случалось ничего экстраординарного.

Но Уилла хотела иметь этот дом. Она была уроженкой Буффало, девчонкой с задворок Кивик-Центра, где покосившиеся домишки лепятся на невзрачных улочках, и владеть одной из этих каменных громадин возле парка всегда было ее заветной мечтой, сколько она себя помнила. А все, что Уилла хотела по-настоящему, — что бы то ни было, — Артур Бронсон шел и приобретал для нее.

Ему было пятьдесят шесть лет. Он родился в Балтиморе за семь лет до Первой мировой войны и за четырнадцать до введения “сухого закона”. В четырнадцатилетнем возрасте Бронсон уже водил грузовик со спиртным, в двадцать лет руководил кассой от нелегальной торговли крепкими напитками в северо-западной части Вашингтона, а в двадцать семь входил в четверку самых влиятельных людей подпольного синдиката по сбыту и поставке спиртного от Балтимора до Вашингтона. Правда, в тот же год “сухой закон” был наконец отменен. В тридцать два он являлся самым влиятельным человеком в черном бизнесе на всей этой территории, а в тридцать девять — членом национального комитета синдиката от Средне-Восточных штатов. Бронсон стал председателем комитета в сорок семь лет и удерживал за собой этот пост последние девять.

Его крыша была безупречной. Бронсон числился старшим партнером фирмы в Буффало, занимающейся консультациями по вопросам капиталовложений, где всеми делами заправил младший партнер. Являлся членом совета директоров трех банков: двух в самом Буффало и одного в Кенморе, пригороде — Бронсон был членом сельского клуба, входил в благотворительную организацию бизнесменов, считался добропорячным прихожанином и ходил в церковь, расположенную за 4 квартала от его дома в Буффало.