Через районы складов мы свернули налево в Девенпорт, нижний город. Мне он показался маленьким – вроде модели Чикаго, которую собирались разместить на Выставке в следующем месяце.

Самое высокое, здание в городе было этажей, может в двенадцать. Большую часть его составляла сигнальная башня с часами (она была освещена) – что-то вроде сигнальной башни «карманных часов Линдберга» на вершине «Пэлмолив-билдинг». Но тому, кто вырос не в Чикаго, а где-нибудь на ферме или в маленьком поселке, Трай-Ситиз – третий по величине город в Айове – Мог показаться столичным городом; население одного только Девенпорта составляло около шестидесяти тысяч человек.

Мэри Энн показывала мне дорогу на холм – по Хэрисон-стрит, потом – налево, выше, где готические виллы уселись на крутом склоне, поглядывая на Трай-Ситиз сверху вниз. Некоторые из особняков походили на старые, унылые лица, по-видимому, превратившись в многоквартирные дома. Дом Мэри Энн был более современным, в стиле Фрэнка Ллойда Файта. Двухэтажное здание из коричневого кирпича скорее походило на замок в стиле модерн. Расположенное в конце квартала, окруженное особняками более ранних построек, оно взгромоздилось на угол крутого холма, резко нависавшего над боковой улочкой, расположенной пониже. Я подъехал к дому с примыкающим к нему гаражом, в который поставил машину. Пока я доставал саквояж со спальными принадлежностями и чемодан Мэри Энн из-за откидного сиденья, над боковым входом рядом с гаражом зажегся свет.

Ее отец выглядел необычно и элегантно: седые волосы и темные усы, одет в светло-серый костюм и темно-серый галстук и, что особенно примечательно, – в серые перчатки. Он стоял в дверях, поджидая, когда мы к нему подойдем, но жест, каким он открыл решетчатую дверь – был дружелюбным. И он улыбался – сдержанно, но искренне.

Мы вступили в белую, современную кухню. Пока ставил багаж, Мэри Энн горячо обняла отца, небрежно указав на меня:

– Это Натан Геллер, папочка, – и оставила нас в кухне одних.

Его сдержанная улыбка стала шире, но как бы смущеннее, и он сказал:

– Вы должны извинить мою дочь, мистер Геллер. Если вы пропутешествовали с ней сюда из Чикаго, полагаю, вы теперь поняли, что у нее на уме только она сама. Временами кажется, что ее мысли, к несчастью, никак не связаны с реальным миром.

Это было сказано с явной любовью к дочери, но я все равно оценил, с каким, вероятно, трудом этому человеку дается вынужденное одиночество.

– Приятно познакомиться с вами, сэр, – сказал я и, не подумав, протянул ему руку, хотя Мэри Энн рассказывала мне о его несчастье.

Он протянул мне в ответ руку в серой перчатке, на ней было только два пальца – большой и указательный, и мы обменялись рукопожатием. Невзирая на то, что рукопожатие было сделано остатком ладони, оно было крепким, как и можно было ожидать от мануального терапевта. Я заметил, что на другой руке, тоже в перчатке, пальцы были все.

На моем лице, должно быть, отразилась досада за мой невольный промах, потому что он улыбнулся сочувственно и сказал:

– Не переживайте, мистер Геллер. Я всегда любил крепкое рукопожатие и не собираюсь от него отказываться, несмотря на нехватку перстов.

Я тоже ему улыбнулся.

– Это кофе так пахнет? – спросил я, показав на плиту.

– Совершенно верно, – ответил он, подходя к буфету. – Вы ели?

– Да, мы остановились в кафе «Дубы-близнецы».

– Хорошо. Моя кухарка по воскресеньям свободна, а я за двадцать с лишним лет, что пребываю в холостяках, научился сносно готовить только кофе.