ЕЛИЗАВЕТА СЕРГЕЕВНА. Возрастная роль. Такая Елена в старости. Пышная прическа, «заждалас, Сергевна, купилса, скушный». Паааузы. Голос еще более утробный, с плохо скрытым рыданием.

В зале:

ПЕРВЫЙ ИЗ ЗАЛА.

ДРУГОЙ ИЗ ЗАЛА.

ЖЕНЩИНА С ДЕВОЧКОЙ.

КРИТИК КУЗДРИН.

ПОСТАНОВЩИК.

РЕШИТЕЛЬНЫЙ.

ДРУГ ЕЛЕНЫ.

БИБЛИОТЕКАРША.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК.

БИЗНЕСМЕН.

ДЕВУШКА.

В телевизоре:

ВЕДУЩИЙ.

ОЛЕСЯ.

МИЛИЦИЯ, ОМОН, ЗРИТЕЛИ, БУФЕТЧИЦЫ.

Замечания для господ актёров

В силу специфики этой пьесы никакого списка действующих лиц ни в афише, ни в программке быть не должно. «В спектакле участвуют» — и фамилии. Приводимый здесь перечень персонажей и их характеристики нужны только исполнителям и постановщику.

Нельзя также разбить пьесу на явления, — это, конечно, затруднит работу над ней, но игра есть игра.

Если в зале начнут вмешиваться в действие и импровизировать — это счастье. Но для ограничения импровизации в зале сидит несколько человек в камуфляже, которые по режиссерской команде должны охладить зарвавшихся импровизаторов.

Часть первая

На сцене окно, голый стол, рояль и обтрепанный абажур, призванные изображать дом разоряющегося мелкого дворянства в начале холодной осени.

Сначала слышен звук лопнувшей струны. Потом еще один звук лопнувшей струны — чуть выше. И так семь раз, словно одну за другой рвут струны на семиструнной гитаре.

Потом идет поезд.

Потом топором стучат по дереву.

Потом шумит дождь.

У окна Елена водит пальцем по стеклу,

Павел ходит кругами.

ЕЛЕНА. Дощщь пошел. Отчего-то я очень не люблю дожжя.

ПАВЕЛ (робко, с надеждой). Помню, мы однажды с братом...

ЕЛЕНА. И деревья редеют. Я каждую осень смотрю на них и надеюс, что вот сейчас они останутся как есть, во всех своих красках, а дунет ветер, и нет ничего.

ПАВЕЛ. Мне покойный брат, помнится, говорил...

ЕЛЕНА. Я в детстве, знаете, любила выбежать вот так на двор осенью — без калош, без пальто, и стоять под дожжем, и чтобы меня няня домой забрала. Она бранилас очень смешно. Переоденет во все сухое, в постель уложит... А я опять убегала. А теперь и няни нет... И бегать не хочется...

ПАВЕЛ. Мой брат, покойник, мне всегда говорил... Ах, что это я, право, Елена Николаевна, что-то все ненужное рассказываю...

ЕЛЕНА. Нет, отчего же, говорите. Раньше об этой поре еще солнце светило...

ПАВЕЛ. Да, мы в прошлом году как раз в это время по грибы... Один подосиновый и три подберезовых. Отчего-то подосиновые очень редки стали...

Входит Доктор.

ДОКТОР. Я вот думаю, в Африке теперь тропические дожжи. Да-с. Не надо бы полнеть.

ЕЛЕНА. Я все время думала... да нет, я знала с детства... что где-то там, где живут другие люди, совсем другие... должна быть другая, прекрасная жизнь. Вы будете смеяться, и очень хорошо, смейтесь надо мной, пусть я глупая, глупая... Но где-то есть другие люди!

ДОКТОР. С песьими головами.

ЕЛЕНА. Оставьте, доктор! Я понимаю, прекрасно понимаю, что пищеварение... и геморрой...

ДОКТОР. Отчего же непременно геморрой?

ЕЛЕНА (не слушая). Но где-то там, где никогда не бывает подосиновых грибов... и несварения желудка... где-то там есть другие, прекрасные люди! Вы понимаете? Их жизнь осмысленна, их жесты плавны... Может быть, они даже знают счастливую любовь...

ПАВЕЛ (напряженно). Любовь знают и здесь.

ЕЛЕНА. Ах, полно вам! Что вы... и даже я... можем знать о любви? Мы грубые звери, запертые звери, и ничего больше.