|
Я такой ходячий лакмус, понимаешь? Меня не все выдерживают, меня почти никто не выдерживает. Потому что я все-таки не из вашего теста, я вся поперек, поэтому вы все и ломаетесь, натолкнувшись на меня. Вы ведь так устроены — вы, благопристойные люди с благопристойными женами, с набором цитат, с обязательными этими вашими этими... вашими этими... этими вашими барбекю, на которых вы решаете свои карьеры! С этими напитками на донышках одинаковых стаканов, одноразовых, одинаковых — что в Белом доме, что в Кремле, что в Барвихе, что у нас в моем родном штате этот, как его, Висконсин! Вы все абсолютно одинаковые мещане, классические буржуа, яппи, средний класс — от председателя школьного клуба и до президента, и у всех у вас страшная пустота внутри! В надежде ее заполнить вы все время жрете, жрете, жрете, вы хватаете и подминаете под себя все, что видите. И когда вам случается вещь, или событие, или человек, который выше вашего понимания, — вы ломаетесь тут же, вылезает вся ваша гниль! Вы начинаете лгать нации, вертеться, как ужи на сковороде, мелко юлить, просить прощения — в вас же нет ничего прочного, ничего мало-мальски надежного! Но при этом вы никак не можете примириться с тем, что эта непонятная вещь вам не принадлежит. Хватать, хватать! Жрать, совокупляться, так или иначе употреблять — вот единственная доступная вам форма общения. «Разговоры об искусстве, разговоры об искусстве»... Более уничижительной формулировки в твоем лексиконе нет! Что для меня жизнь, что для меня единственное ее содержание — то для вас прелюдия, затянувшаяся прелюдия к самому главному! К тому, чтобы... какие там у вас есть для этого глаголы? И все это, конечно, совмещать с женой, с плоской добропорядочной кобылой, которую ты сам же и презираешь, не догадываясь о том, что и она ненавидит тебя! Как тебя можно не ненавидеть, ты, собрание цитат с оправданиями на все случаи жизни!
М (абсолютно спокойно). Ну ладно, Дженни! Пока ты говорила, я насчитал уже штук пять цитат! У тебя просто несколько больший опыт по их маскировке. Из Уильямса, из Берроуза, из Радзинского две штуки... мелькнул Сорокин... Я тут тоже зря времени не терял, если хочешь знать. Что мне было делать в последние пять лет? Я читал, Дженни, много читал! Кстати, задним числом обнаружил множество цитат в том, что ты мне тогда говорила. На меня это действовало неотразимо, но ты пойми, Дженни, — я понимал в литературе гораздо меньше, чем в минете. В минете я по крайней мере понимал, что к чему относится, то есть... ну, что с чем соединяется. А в литературе я и этого не понимал, так что даже твоя первая фраза, так меня умилившая, — насчет того, что единственный способ противостоять соблазну — это поскорее поддаться ему... Это же тоже краденое, Дженни! Кто это сказал... Пелевин, кажется... что цитировать — это хуже, чем в драке звать на помощь старшего брата, что вся современная литература — это человек, который просто ходит по арене с портретами великих канатоходцев! Все цитируют, Женя, все, и никто никого не любит! Но вообще ты молодец. Если угодно, даже появилось какое-то подобие конфликта. Оказывается, у нее есть своя правда. Даже мотив социального протеста, если угодно. Против пошлой респектабельности, да... Эстетам вроде тебя все и всегда кажется пошлой респектабельностью. Простые вещи и простые чувства для них всегда слишком заурядны. Отец любит дочь — пошлость. Муж любит жену — пошлость. Самая большая пошлость — это ходить в магазин, говорить о бейсболе, отдавать ребенка в школу... да ведь, Дженни? То есть накуриться марихуаны и плевать всю жизнь в потолок — это не пошлость, конечно. Отрастить сальные космы и путешествовать автостопом — это высокая свобода. Спать с кем попало — опять же высокая свобода... Ж. Я бесконечно счастлива слышать подобную критику промискуитета от такого поборника семейных ценностей, как Боб Симпсон. Я также счастлива слышать из его уст филиппики в адрес молодежного нонконформизма. |
